Белый шаман - Николай Шундик

— То есть, другими словами, этот чукча пытался дойти до всего своим умом?

— Именно так. Не сразу постиг он истину. В своем воображении он, может быть, прошел полвселенной по моим следам, прежде чем понял, куда они ведут. И пусть, пусть он мысленно целился в меня, чтобы острее разглядеть, кто я, кто мы тут все. Но выстрелил-то он в Аляека, в этого гнусного подручного здешних богатеев.

— Не знаю, будет ли оправдан этот выстрел с юридической точки зрения… Даже три выстрела.

Медведев изумленно отодвинул от себя чашку с чаем.

— Но ведь тут… тут шел самый настоящий бой. Аляек мог всех перестрелять из своей засады…

— Скорее всего вы правы, — задумчиво сказал следователь.

Насколько Медведев оказался прав, Желваков убедился очень скоро. Ночью кто-то стрелял по окнам культ-базы. Три пули пробили и ярангу Пойгина. А наутро Желваков и Пойгин догоняли за перевалом Рырку. То, что стрелял Рырка, Пойгин определил совершенно точно: он угадывал его следы так же легко, как и след убитой им недавно росомахи.

Рырка загнал обессиленных на береговой бескормице оленей, укрылся в скалах. Пойгин тоже погнал собачью упряжку в скалы. Он объяснил русскому жестами, чтобы тот спрятался за камни. Но Желваков лишь усмехнулся, мол, за кого ты меня принимаешь, выхватил из кобуры наган и пошел на сближение с Рыркой. Пули винчестера, дробившие камни, не остановили Желвакова. Вдруг следователь схватился за плечо и повалился на снег. Пойгин выстрелил наугад между камней и утащил русского за скалу. Рырка был где-то рядом.

— Русский жив? — спросил он из-за скалы так, будто нащупывал возможность примирения с Пойгином.

— Он жив. Но ты будешь мертв! — ответил Пойгин, ужасаясь тому, как быстро под русским краснеет снег.

Да, это такая же кровь, как у Кайти, как у Клявыля: покидает человека жизненная сила…

— Добей русского, и я все тебе прощу! — крикнул Рырка.

— Зато я тебе ничего не прощу!

— Иди к своим собакам и уезжай. Я не буду в тебя стрелять.

— Не хитри, вонючая росомаха. Сегодня я сниму с тебя шкуру.

— Я знаю, у тебя родилась дочь. Недолго ты будешь видеть, как она сосет грудь твоей Кайти, если даже уйдешь из этих камней живым. Выбирай: или этот недобитый русский, или дочь…

— Я не хочу слышать твоего лая, подлая росомаха. Пойгин смотрел на русского и думал о том, что его надо как можно быстрее увезти на берег. Но как? Рырка убьет их обоих, как только они покинут камни. Желваков, кривясь от боли, с надеждой смотрел на Пойгина.

— Не оплошай, брат, — прошептал он одеревеневшими губами. — Не оплошай.

Пойгин лег на снег и пополз за скалу. Рырку он увидел так близко, что мог схватить его за ноги. Тот шарил рукой в расщелине, видимо намереваясь взобраться наверх. Если бы ему это удалось, он мог бы прыгнуть на русского сверху, как росомаха. Почувствовав опасность, Рырка быстро обернулся, вскинул винчестер, но было поздно: Пойгин опередил его…

Подув на окоченевшую руку, Желваков поднял наган: он не знал, кто покажется из-за скалы после выстрела, который только что прозвучал. Показался Пойгин…

— Спасибо, брат, — прохрипел Желваков и потерял сознание.

Пришел он в себя уже в больнице культбазы.

3

Кайти кормила грудью ребенка, прислушиваясь к каждому шагу у яранги: не вернулся ли Пойгин? Тревога за него, казалось, иссушала молоко. Маленькая Кэргы-на почти беспрестанно плакала: никак не могла насытиться… Кайти знала, что Пойгин вместе с русским, которого звали милиционером, помчался на собаках, чтобы настигнуть подлую росомаху с ликом Рырки. О, она слишком хорошо знала, что такое Рырка. Ей вспомнилась первая встреча с ним. Самодовольный, всесильный, он нисколько не сомневался, что Кайти покорится беспрекословно, стоит ему сказать ей лишь одно слово. Но вышло по-другому. С какой яростью Рырка воспринял ее отпор! Казалось, что широкие ноздри его разорвутся — так свирепо он дышал, словно бык, у которого увели важенку. Рырка представлялся Кайти страшным существом, способным рушить камни, перегрызать железо. И вот теперь по следу этого зверя устремился Пойгин. И Кайти не знала, чем унять тревогу, как прогнать липкий озноб страха. Добавив огня в светильнике, плотнее прижала к себе Кэргыну. Вот она, крошечная девочка, женщина из солнечного света — таков смысл ее имени. Рядом мать и дочь — Маленькое ходячее солнышко и Женщина из солнечного света. И если в них так много солнца, то все, все должно быть хорошо. Нельзя так волноваться, иначе страх пережжет молоко. Надо успокоиться. Надо вспомнить, что говорит Пойгин о солнце, которое прогоняет любое зло, а стало быть, и зло страха. Как жаль, что Кэргына еще совсем мала и не годится в собеседницы. Но пусть, пусть слушает, она все-таки живое существо, пусть и крошечный, но человечек.

Осторожно дотронувшись губами до ушка дочери, Кайти заговорила, раскачиваясь:

— Ты не знаешь, какой этот Рырка. Даже лик у него как будто не человеческий. У него столько оленей, что уже никто не может их сосчитать, и половина — с чужим тавром. Когда я смотрела на Рырку, мне казалось, что из-под ног его, как из-под копыт, летят камни и земля, а из ноздрей пышет пламя. Вот с кем пошел мериться силой твой отец.

Кэргына, словно поняв страшный рассказ матери, вдруг снова заплакала, личико ее сморщилось, покраснело.

— Ну, ну, успокойся, отец твой может одолеть любого зверя, одолеет и Рырку, хотя этот Рырка — настоящий келючи. Но твой отец выходил и на келючи и остался жив, а келючи сожрали звери и расклевали птицы. Я вижу, ты меня понимаешь, ты успокоилась. Вот и мне стало спокойнее. Как хорошо мне видеть тебя, слышать твой запах! Ты будешь здоровой и красивой, как твой отец. Нам бы только дождаться его возвращения. Он такой сильный и ловкий. О нем говорят, что он человек, которому не может помешать ни один, даже самый злой дух страха. Ты появилась в этом мире потому, что я убежала с ним, не послушав ни мать, ни отца. Мы блуждали по тундре из стойбища в стойбище, холод и голод бежали за нами и кусали, как собаки. Мы вернулись на берег, и, кажется, мать с отцом нам все простили. И я не знала, какую принести жертву духам за их благосклонность ко мне, за благосклонность к человеку, которого я люблю больше жизни. Я бы принесла в жертву духам даже собственную жизнь, но тогда умер бы и Пойгин. Я думала, что духи будут к нам благосклонны еще долго-долго, но случилось по-другому. Нас изгнали из родного стойбища, потому что был осквернен наш очаг. Так сказали старики. Так в каждой яранге говорил Ятчоль. Ему очень хотелось изгнать Пойгина. Он думал, что Пойгину станет жалко ярангу и все, что было в ней. И тогда люди перестанут верить, что он белый шаман. Но Ятчоль и на этот раз оказался с пустым капканом. Твой отец не пожалел ничего. Даже карабина совсем нового не пожалел, только бы не ждали люди со страхом нашествия рассвирепевших духов.

Кайти умолкла, наблюдая, как жадно сосет ее грудь маленькая Кэргына. Вскинув напряженно голову, Кайти вслушалась с чуткостью нерпы в чьи-то отдаленные шаги за ярангой и, убедившись, что это не Пойгин, горестно вздохнула.

— Нет, это не он. Так вот, послушай, что было дальше. Мы разобрали ярангу и унесли ее в море, а заодно и все, что было в ней. Даже свой мешочек с иголками и нитками, полный оленьих камусов, я оставила в море, во льдах. Посмотрела бы ты, какой там был наперсток, подарок моей бабушки. Это диво просто что за наперсток! Когда я шила при огне светильника, он мерцал, будто глаз лисицы. Мне так было жалко наперстка, но я не вынула его из мешочка, полного камусов и ниток из оленьих жил. Я могла бы вынуть и припрятать наперсток, и Пойгин вряд ли меня упрекнул бы. Но я хотела быть достойной женой белому шаману. Море приняло наш очаг. Море приняло и мой чудесный наперсток. Море всегда благосклонно к Пойгину. И свет Элькэп-енэр благосклонен к нему. И лучи солнца тоже. Потому, наверное, я и осталась жива. Может, потому и сегодня ночью пули пролетели мимо нас…

Кайти невольно остановила взгляд на едва приметных дырочках в пологе, возникших после ночных выстрелов.

— Хорошо, что ты еще ничего не понимаешь и страх не терзает тебя. Но мне страшно, очень страшно. Однако вот креплюсь. Я не хочу, чтобы страх пережег молоко в моей груди. Я вижу, тебе достаточно молока, и ты улыбаешься.

Кэргына и в самом деле, не выпуская грудь матери, причмокивала, даже как-то смешно, будто лисенок, урчала и улыбалась — она была довольна.

— Мы остались живы с тобой, Кэргына, да, живы, а могли бы и умереть, — продолжала вслух свои думы Кайти, раскачиваясь вместе с ребенком. — Мне страшно подумать, что ты умерла бы во мне с моим последним вздохом. Теперь ты урчишь, как лисенок. Ты довольна. Значит, у меня есть, есть молоко. Я успокоилась. Недоброе предчувствие покинуло меня. Скоро вернется твой отец. Я напою его чаем, и мы будем смотреть на тебя и угадывать, на кого ты похожа.