Экстр - Дэвид Зинделл

Эде помолчал, обрабатывая информацию, и, спросил:

– О каком моменте ты говоришь?

– О том самом. Который бывает всегда.

– Ты и говоришь, как Будда – загадками. Боюсь, что я тебя не понимаю.

Данло вздохнул, глядя на мерцающего Эде, и сказал:

– Я говорю о моменте “теперь”. Когда дверь открывается. Когда “теперь” переходит в “тогда” и будущее всегда здесь. Когда ты выбираешь, каким 'будет это будущее, да или нет. Когда во вселенной нет ничего, кроме твоей воли: делать или не делать, видеть, знать, двигаться – двигать вселенную. Этот момент есть всегда, верно?

1Эде это объяснение не успокоило.

– Не уверен. Для меня время непрерывно, как ход атомных часов моего компьютера, а действую я согласно своей программе. Если тебя убьют, что будет со мной?

– Не знаю.

– Я могу застрять на этой Земле навсегда.

– Может быть, тебя когда-нибудь спасет другой пилот моего Ордена.

– Маловероятно. Это редчайший случай, что ты нашел меня в храме.

– Случай есть всегда. И потом, ведь ты бессмертен?

– В определенном смысле, но и меня можно уничтожить.

– Во вселенной нет ничего, что не поддавалось бы уничтожению, – с грустной улыбкой заметил Данло.

– Может быть, со временем мне удастся внушить этим дикарям, что я их Бог. Они соорудят мне алтарь и будут мне поклоняться.

Данло, все так же мерно дыша, пораздумал над этим и спросил:

– Ты правда этого хочешь?

Программа Эде дала легкий сбой, и он ответил:

– Разумеется, нет.

– Я уже думал, не рассказать ли о тебе сайни. Ну… что ты Бог.

– Почему бы и нет? Ты считаешь, что правду не всегда нужно говорить?

– Нет, но… правда, которую не слышат, – это не правда.

– Их Бог умер, – с горечью молвил Эде. – Вот и вся правда.

– Нет, для них Бог жив. Он есть чудо и красота их жизни.

– Я могу рассказать им, как Кремниевый Бог убил меня.

– Они не поверят. А если даже поверят, это пробьет брешь в их душах.

– И через эту брешь войдут логика и разум.

– Нет, не логика и разум, а безумие. Когда люди ни во что не верят, они способны поверить во что угодно и совершить все что угодно. – Например, убийство?

– Убийство – это самое меньшее, – с протяжным вздохом ответил Данло.

– По-моему, ты полюбил этих сайни – правда, пилот?

– Правда. – Данло, зажмурившись, дал холодным течениям времени унести себя в будущее и увидел сайни такими, какими они могли бы стать со временем. Их народец, насчитывающий около десяти тысяч человек, увеличится в тысячу раз и заселит всю Землю. К тому времени, где-то через тысячу лет, их суровая религия мутирует, разовьется и распространится в той или иной форме по всем континентам планеты. Это будет сопровождаться ересями, расколами и утратой веры – а может быть, даже священными войнами. Но будет и реформация – и если даже сайнийская религия разобьется на тысячу разных сект, практикующих совершенно новые обряды, чистый и сияющий стержень их веры все-таки может сохраниться. Даже через тысячу лет, когда сайни уже перестанут быть сайни, они, возможно, по-прежнему будут поклоняться красоте. Халла – это красота жизни, вспомнил Данло. Он надеялся, что хотя бы сайни, среди всех человеческих рас, найдут способ, как жить на своей Земле в красоте и гармонии.

– Не понимаю, как можно любить людей, которые собираются тебя убить, – сказал Эде.

– Так же… как я люблю мир.

– И все-таки нам следовало бы убежать. Прямо через дверь – ведь она открыта. У сайни замков нет.

Данло с улыбкой взял флейту.

– Дверь всегда найдется – не эта, так другая.

– Тебе так хочется умереть?

– Нет, совсем не хочется. Просто любопытно, буду я жить… или нет.

Данло приложил к губам костяной мундштук шакухачи и, дыша в нее, беззвучно заиграл длинную задумчивую мелодию, которой научил его инопланетянин, называвший себя Старым Отцом. Близость смерти вызывала дрожь у него в животе, но Данло наполнял себя дыханием и загонял свой страх в маленький кармашек глубоко внутри. Устав дышать, он улегся перед огнем и уснул. Проснувшись, он ощутил голод и съел целую миску черники и почти все орехи, а потом опять уснул.

На этот раз он проспал до рассвета и беззвучно играл на своей флейте весь следующий день, пока дверные щели не стали темными.

Потом у дома раздались голоса, дверь распахнулась, и до крайности уставший Тен Су Минь учтиво поздоровался с Данло.

Его братья и еще пятеро мужчин ждали, чтобы сопроводить Данло на пир. Голая процессия медленно двинулась через деревню. В правой руке Данло нес образник, в левой флейту. Дождь прекратился еще днем, похолодало, и в небе зажглись первые вечерние звезды. Данло поднял глаза к небесам, гадая, где же тут созвездие Рыбы. Он хотел спросить об этом Тен Су Миня, но они уже пришли к кострам, где ревели оранжевым пламенем свеженарубленные дрова.

Между двумя самыми большими кострами сайни приготовили пир. Вся деревня, кроме одного больного старца по имени Вас Со, собралась здесь. Рейна АН и Ки Лин Шанг с мужьями, женами, детьми и родственниками торжественно стояли вокруг костров, ожидая прихода гостя. Старый Фей Янг стоял среди них, насколько возможно выпрямив свое дряхлое тело. Он не смотрел на Данло и не разговаривал с другими тридцатью девятью старейшинами, пришедшими в течение дня из дальних деревень. Он смотрел вниз, на свои руки, как будто надеялся найти красоту в распухших суставах и крючковатых пальцах, которые всю жизнь потрошили лосося и другую живность, убитую им. Следуя сайнийскому этикету, он поклонился Данло и пригласил его сесть на свою медвежью шкуру, по левую руку от себя. Фей Янг как наистарейший занимал почетное место посреди других старейшин. Справа от него располагались Рейна АН, Ки Лин Шанг и Милиама Чу, один из трех представителей племени Совы, живущего на берегу моря.

Все другие сайни точно по команде тоже опустились на шкуры у своих костров, и пир начался.

Данло сильно проголодался, все его чувства волшебным образом обострились, и он насыщался с удовольствием, которого давно уже не получал от еды. Тут было из чего выбирать. На деревянных блюдах лежали куски жареной оленины и медвежатины, дикие утки, гуси и горки мозгов. Лососина тоже, разумеется, присутствовала во всех видах: копченая в укропном соусе, запеченная с травами, жареная, отварная и добавленная в полдюжины разных похлебок.

Данло мяса не ел и опасался, как бы сайни не сочли эту его диетическую особенность оскорбительной. Но когда он объяснил своим сотрапезникам, что такое ахимса, они как будто его поняли, и даже старый Фей Янг нехотя промолвил:

– Уважать жизнь животных – это красиво. – Уважать жизнь растений было бы не менее красиво, но должен же был Данло чем-то питаться. Поэтому он налегал на овощные блюда, передаваемые по кругу. Сайнийские женщины выпекали превосходный кукурузный хлеб с черникой, и Данло, съев несколько ломтей, воздал должное сладкому картофелю, морковке с медом и дикому рису с кедровыми орехами. За этим последовали на удивление острый ореховый салат, квашеная капуста и жареные каштаны. Кроме того, Данло мог бы отведать двадцать разных блюд из тыквы, а на десерт угоститься малиной, бузиной или печеными яблоками. Но переедать ему не хотелось. В детстве его учили наедаться впрок, когда представляется случай, однако он предпочел оставить в животе свободное место для дыхания. Правильное, глубокое дыхание могло ему понадобиться очень скоро.