Дорога в два конца - Василий Масловский
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Замолчи, зараза! Сука! — будто пружиной кинутый, враз придвинулся к нему Шляхов.
— Но-о! — сунулся между ними Кленов.
— Молодой ты еще, Вдовиченко!
— Дате по отцовской ласке тоскует. Заговорили в кузове.
— Дите по отцовской, а он по чьей?.. Тоже мне — праведник нашелся.
— Хватит! — оборвал всех Лысенков и отвернулся, стал смотреть на одряхлевшие постройки и заборы села.
На огородах и в поле за деревней в кострах горел бурьян. Белый дым, мешаясь с туманом по опушке леса, отстаивался озерцами. Солнце поднялось уже, и над туманом, лесом и полем воздух светился золотисто-сине. У самого леса лопатами и вилами землю ковыряли женщины и старики, ползали две коровьих упряжки.
Полуторка подошла к тупорылому немецкому тягачу. Лысенков выпрыгнул первым, разминаясь, обошел тягач кругом, потрогал ладонью пыльные подкрылки.
— Не выйдет ничего из нашего роя, лейтенант, — презрительно цыкнул через губу Вдовиченко, нагнулся, заглянул под капот тягача. — Плуг не выдержит.
Лысенков ногой попробовал лемеха тракторного плуга, покачал прицепную серьгу. Он и сам не очень верил в затею, но приказ есть приказ.
— У нас же отечественные тягачи есть в ремроте. Трактора даже.
— Дареному коню в зубы не смотрят. Садись, Шляхов. За камнями поглядывай. А ты, Костя, на плуг за прицепщика.
Бабы и деды у леса вскинули головы на голос тягача и с интересом стали смотреть на поле, где были солдаты.
— Можно пахать! — успокоил после первого круга Шляхов. — Помельче, но можно…
— Оставайтесь тогда с Кленовым здесь, а ты, Вдовиченко, к трактору вчерашнему с остальными. К вечеру чтоб готов был. Меня здесь ищите.
Перед обедом прилетел немецкий разведчик, развернулся над полем. Вид пашущего немецкого тягача, кажется, удивил и разозлил летчика. На втором заходе он ударил по тягачу из пулеметов, а на третьем из-под фюзеляжа его вырвалось вдруг белое облако и на деревню и поля метелью посыпались листовки. В лесу стояли воинские части, и над лесом разведчик выпустил еще одно облако. Часть листовок ветром вынесло к тягачу.
«Сейте, сейте, — наставляли немцы колхозников. — Убирать будем мы». Солдатская была составлена с претензией на остроумие и знание русского народного творчества. «Вас, сталинградские бандиты, мы загоним туда, куда ворон костей не заносил. А ивняковские леса поднимем на небеса!..»
Словесный текст был дополнен рисунками: русский солдат на маленькой гармошке играл «Последний нонешний денечек», немецкий — развернул мехи баяна: «Широка страна моя родная…»
— Мисяць у неби, год у кнызи, а день такый у нас, як и у вас, поцелуй за цэ ось куды нас, тай убырайся вид нас, бо будемо лупыты вас, — смачно и сладостно-зло закруглил Вдовиченко, пришедший за ключами.
— А ты дипломат, Степан. — Шляхов полюбовался взволнованно злобным лицом Вдовиченко, смял листовку в потном кулаке, полез в кабину. При обстреле он высовывался в дверцу, следил за косым падением немца, определяя линию огненной трассы.
«Завтра нужно будет пулемет взять», — решил Лысенков про себя.
Теплый ветер с юга расчищал гарь над полем, сбивал над лесом рудые дымные стаи облаков, гнал их на север.
Поля нежились в тепле, грели бока, дымились, впитывали ломкую тишину. Высветленная полоска у самой нитки горизонта, как в детстве, манила куда-то в невидень.
На огородах за деревней, в бурой ботве картофельника, маячили платки, перекликались ребячьи голоса, звенели ведра. Пониже левад, в вербах, гнездились с криком припозднившиеся грачи.
— А весна, лейтенант. — Лениво-затуманенным взором глядел Шляхов поверх леса, останавливаясь покурить. — Только запах у нее иной, чем дома. Какая-то чужая она: и греет, и холодит. — Легкие шадринки на лице его коричневели, маслились потом.
— Весна дома — праздник, — задумчиво отзывался Лысенков.
Привезли обед. Подошли старики и женщины от леса.
— Все целые? — пожмурился гривастый дед, обминая картуз в узловатых потных ладонях и поглядывая на термос. Парок из-под крышки термоса вышибал голодную слюну.
— Обошлось.
— Ну и слава богу. И немцу не воюется. Потишал. — Дед подобрал охапку бурьяна на меже, устроился поближе к танкистам.
— Доставай, дед, ложку. Подсаживайся.
Женщины развязали узелки, достали печеные картошки, луковицы, подозрительного цвета лепешки. Худобу и бледность их лиц скрашивал вешний загар. Теплый ветерок румянил щеки.
— Обедать с нами, — позвали танкисты и их.
— На всех не хватит.
— Сколько хватит.
С минуту только стучали ложки о котелки, чавкали рты, покрякивали.
— Значит, не собираетесь бросать нас, — выронил дед с набитым солдатской кашей ртом.
«Вон оно что! Вот почему вместе обедать пришли!»- усмехнулся про себя Лысенков, попридержал ложку на весу.
— А ты как думаешь, дед?
— Думаю, и убирать надеетесь, раз сеете. Тоскует земля, жалуется. Перепусти день-два — и хоть не бросай верно. А их ни людей, ни тягла, ни зерна… Это хорошо еще, ваше начальство додумалось, а то хоть в кулак свищи. Как-никак мы пальцы одной руки. Какой ни вырви — больно.
Просвистели крыльями заблудившиеся нырки. Дед проводил их незряче, облизал и спрятал ложку, засобирался.
— Пошли, должно, бабы, ковырять, — сказал он поевшим женщинам.
Бабье войско, почти сплошь перелицованное в армейский цвет — на ком гимнастерка, на ком фуфайка, на ком немецкий мундир, — гуськом поплелось за гривастым дедом к лесу.
Вечером немецкий разведчик наведался еще раз. Над свежей пахотью, в тени леса, густела хмельная пахучая синь воздуха. Разведчик вынырнул из-за пламенеющей узорчатой каймы леса бесшумно. Шляхов попил как раз воды и шел к тягачу. На руках у него щебетала что-то свое серьезно-детское Галинка. Она пришла покататься. В отуманенных лаской глазах обоих не погасло теплое, заговорщически-смешливое, что связывало обоих, когда они кинули разом взгляд в золотистую просинь предвечернего неба.
Синяя молния вошла Галинке в правое плечо. Галинка дернулась, будто вырваться хотела, и тут же обмякла.
— Ты что, Иван! — кричал Кленов и, спотыкаясь, бежал от тягача.
Лицо Шляхова медленно вытягивалось, стыло в крайнем изумлении.
Прибежал Лысенков. От леса, чуя беду, бежали пахотью женщины и старики.
— Машину, лейтенант! За Суровикиной! — Шляхов положил девочку на ватник, приставил ухо к груди, торопливо надорвал зубами и стал бинтовать индивидуальным пакетом плечо и выходное отверстие в левом боку.
Немец пролетел над полем еще раз. Косая тень его накрыла людей, сгрудившихся у девочки. Летчик отчетливо видел сбежавшихся и бегущих по полю стариков, женщин, солдат. Удобней мишени и не придумаешь. Но немец стрелять почему-то не стал. Наоборот, пролетел еще раз и как бы даже завис над толпой, но стрелять снова не стал. Видимо, остался доволен своей работой.
Часа через полтора приехала Суровикина, хирург медсанбата. С ней приехали еще два врача и сестра. Приехали они на своей машине, захватили все нужное для операции.
Шляхов уже перенес девочку на руках домой, уложил на кроватку.
Что сказали и что делали врачи, Лысенков не знал. Нужно было возвращаться в часть.
Суровикина потом рассказывала. Шляхов не спал всю ночь, сидел у кроватки Гали. Девочка хрипела, бредила. Мокрые тряпки на лбу тут же высыхали, сжигаемые внутренним жаром. Раза два девочка приходила в себя, узнавала мать, Шляхова, жалобно просила: «Папочка, ты же любишь меня. Сделай, чтоб не больно было». Шляхов хрустел зубами, не двигался. Затихла девочка в четвертом часу. Шляхов молча поднялся искать инструмент и доски на гробик. Голова у него была белая.
* * *Помимо войны и сева хлебов на стрельбищах и полигонах по всей Курской дуге солдаты напряженно учились. Гремя гусеницами, к пехотным окопам подошли Т-34.
— Я тебе толкую, а ты снова, як Мартын из конопель…
На бруствере сидят солдаты. Пожилой дядько ожесточенно чешет желтую под пилоткой лысину, сердито втолковывает молодому белобрысому парнишке.
— Я ни бутылкою с гасом, — опасливо косит парнишка на волнистое марево над моторами танков и сглатывает набежавшую слюну. — Повлитрою…
— От дурень! — сокрушается дядько. — Это ж тебе не сусидка Явдоха, а танка. Ну!..
— Гранатою пид гусеницу, а пивлитру на мотор, — волнуется парнишка.
— Ну, что мне с тобою делать? Га-а? Что у тебя за терминология! Ты ж солдат и должен знать общий «отченаш»!..
— Что ты мучишь его, Сидоренко? Совсем задергал, — вступается за парнишку клещеногий помкомвзвода Шестопалов. Желтые глаза его по-кошачьи смежились в полоску, слезятся от дыма цигарки.
Бухая кирзовыми сапогами, подбежал лейтенант. Выпученные глаза застилает пот, левая рука поддерживает планшетку на боку. В стороне, у пыльных кустов боярышника, — начальство высокое. Впереди, сухощавый, подтянутый, руки за спину, командарм.