Побег из Невериона. Возвращение в Неверион - Дилэни Сэмюэл Р.

Скоро я убедился, какими капризными могут быть богатые люди: господин Анурон, колыша плащом в кругу своей стражи и слуг, пронзительно верещал: «Думаете, это вы мной распоряжаетесь? И можете делать всё что хотите? Так вот: я заменю вас рабами. Мигнуть не успеете, как заменю! Я уже вызвал семь человек с рудника. Отхлестать бы вас до полусмерти, всех до единого! Не стану терпеть! Не стану!» Выкрикнув все это, он повернулся и пошел прочь – я видел в просвет между двумя стражниками, что он чуть не плачет.

«Не обращай внимания на нашего Пустомелю, – сказал мне на ухо высокий молодой господин, напугав меня. – Скоро ты привыкнешь к его припадкам». Не знаю, что удивило меня больше – выходка Анурона или эти слова, как будто мое мнение что-то значило!

За следующий час я из разговоров стражников, слуг, господ и шепота своих сотоварищей составил историю не менее романтичную, чем лицедейское представление.

Трое господ ехали из западной пустыни на восточное побережье. Остановившись в имении некоего барона, они узнали, что его дочь, госпожа Эзулла, собирается в ту же сторону. В те времена на дорогах шалили разбойники, и барон спросил, нельзя ли ей присоединиться к их каравану. Госпожа Эзулла недавно овдовела, хотела подыскать себе нового мужа и представляла собой хорошую партию как для господина Анурона, так и для графа Жью-Форси. Оба заявили, что почтут за честь оберегать в пути дочь барона. В течение трех дней оба соперника из кожи вон лезли, чтобы перещеголять друг друга в доблестных подвигах. Семь крепких рабов взяли с рудника как раз для того, чтобы развлечь ее милость; она же, уяснив, отчего ее спутники себя так ведут, весь вчерашний день из кареты не выходила. Не вышла и теперь; занавески в карете остались задернутыми, а ее служанки, выбегая порой, говорили, что ее милость здорова, но не желает, чтобы ее беспокоили. Это сделало двух ее поклонников еще более раздражительными.

Мне было невдомек, как именно мы будем развлекать ее милость. Увеселение, должно быть, откладывалось из-за ее нерасположения. Я будто спектакль смотрел и не меньше всех в лагере любопытствовал, что происходит сейчас в карете с закрытыми занавесками, раскрашенной в красно-оранжевые цвета. Любопытно было и кое-что другое. Я подсмотрел, как граф Жью-Форси сидит в своей карете на сундуке нос к носу с нашим Намуком, схваченным работорговцами три года назад на одной из южных дорог. Граф пил сидр прямо из кувшина и порядком уже захмелел. «Позволь мне его потрогать. И не смей возражать, не то отрезать велю. Зачем вам такие большие, даже тем, кто не родился рабом? Работорговцы, видно, первым делом на это смотрят. Ну как, приятно тебе? Скажи “да”. Мне приятно, когда я со своим это делаю. Скажи “да” сейчас же!» Самое смешное, что Намук, как я давно заметил, не любил заниматься тем, что делают между собой лишенные женщин мужчины. Благодаря своей силе он умудрялся этого избегать (я-то даже и не пытался), но здесь сопротивляться не приходилось. Намук, разинув рот (нескольких зубов у него не хватало), смотрел на меня в окно тупым взглядом, не выражающим ни удивления, ни ужаса, ни возмущения, ни омерзения – он просто оцепенел. Пьяный граф меня не видал. Боюсь, я ухмылялся, когда уходил, и ничуть не жалел Намука. Граф меня занимал куда больше: вот, значит, каков благородный поклонник таинственной госпожи. Всякой драме нужна комическая вставка.

Потом я подслушал разговор высокого господина в меховом плаще с его личным слугой – тот, сидя на корточках, искал что-то в открытом ларце.

«Смотреть противно, как Пустомеля с Жабой из кожи вон лезут, чтобы заслужить право называться ослами – и все из-за той тощей дуры, что заперлась у себя в карете. Впрочем, я Ветерка не виню и на ее месте сделал бы то же самое».

Я навострил уши, убежденный, что они не видят меня, но граф поманил меня к себе – столь же небрежно, как раньше подносил кулак ко лбу. «А теперь еще и с этими болванами возиться приходится. Отвратительно и совершенно не в духе ее величества, о чем эти двое прекрасно знают. Поди-ка сюда, любезный».

Я подошел, удивляясь заново.

«Ты, я вижу, с работой уже управился. Я дам тебе новую, пока липкие Жабьи ручонки тебя не сцапали. Разве что твоя рана остановит его – грязь ему не помеха».

Рубец от кирки у меня на лице, о котором я порой забывал, еще не совсем зажил и вид имел страшноватый.

Высокий поручил мне что-то еще, и я, прикидывавший, как бы самому подкатиться к Жабе, пошел исполнять, одурев не меньше Намука. Человек, так сердечно встретивший нас, прогнавший нашего стражника, преисполненный врожденного благородства, говоривший со мной как с равным, только что отнесся ко мне, как к уроду и недоумку.

Работая, я услышал, что всех рабов зовут на поляну. Опять на рудник отправят? Я потрусил куда сказано.

«Все сюда. – Господин Анурон, сняв плащ, махал широким рукавом своей красной туники. Это был настоящий медведь с курчавыми черными волосами, толстыми ручищами и мохнатыми ляжками. – Сейчас мы немного поборемся – поглядим, из чего вы сделаны. Мы запросили у рудника семь самых сильных рабов, но они, похоже, прислали нам самых молоденьких. – Стоящие вокруг засмеялись. – Впрочем, не важно. Мы наблюдали за вами, пока вы работали. Поди сюда, – приказал он мне. – Ты вроде бы парень крепкий, но тут есть и покрепче. Ты! – Он указал на раба по имени Варх. – Как тебя звать?»

«Варх, господин мой».

«Готов побороться, Врах, за свою свободу?»

«Господин?..»

«Ты слышал. Сражаться будешь со мной. Если уложишь меня, я тебя выкуплю и вручу тебе твой ошейник, как приз победителя».

Я с самого прихода на рудник дал себе слово, что с Вархом и еще с полудюжиной полубезумных силачей драться не буду ни за какие коврижки. Ему было около двадцати четырех лет, десять из которых он проработал на руднике; он уже родился рабом, и сюда его продали, когда разорился его хозяин. Он весь состоял из узлов и бугров, опиравшихся на две громадных ножищи. Его бороду уже тронула проседь, но из-за грязи это было не слишком заметно. Вел он себя тихо. Я пару раз пытался с ним подружиться, но не могу сказать, что мне удалось. Он смотрел на Анурона растерянно, моргая красными от рудничной пыли глазами. К нам присоединился Намук – на него почти никто не смотрел, поскольку он силой не выделялся. Следом появился и граф Жью-Форси.

«А если я проиграю?» – спросил Варх. Я не понимал, отчего он так оробел.

«Вернешься на рудник, вот и все. Терять тебе нечего. Ну, что скажешь?» Анурон был выше Варха и шире в плечах, но явно уступал ему в весе.

«Зачем тогда бороться? Почему сразу не отправить меня назад?»

«Но это же честный поединок! Победишь – получишь свободу! Не говори только, что ты боишься».

«Да, господин. Боюсь».

«Чего же?» – вопросил Анурон. Солдаты и челядь усмехались вокруг.

«Вы убьете меня, если я подниму на вас руку! Вы господин, а я раб. Мне не позволено драться с вами – вы убьете меня, если я посмею. – Варха одолевал ужас – как и меня, впрочем. – Вы хотите со мной сразиться, чтобы блеснуть перед госпожой. – Мы стояли на поляне перед самой ее каретой; землю кое-как очистили от камней и опавших веток, но луж здесь, как и на рудничном дворе, хватало. – Хотите, чтобы она видела вашу победу, – с чего же вам мне уступать? Если я начну одерживать верх, вы или кто-то из вашей стражи сразите меня наповал, я знаю!»

«Нет-нет-нет! – Анурон расстегнул и отшвырнул прочь пояс с мечом, стянул через голову тунику. – Смотри, я теперь гол, как и ты!»

Голый Варх, однако, остался в железном ошейнике.

«Не надо, господин! Не заставляйте меня!»

Анурон ступил вперед и дернул его за бороду.

«Ну же, дерись! Не трусь! – Он хлопнул Варха по щеке. – Защищайся. Я думал, рабы смелее!»

«Прошу вас, господин…» – бормотал Варх, отворачиваясь.

«Дерись, я сказал!» – крикнул Анурон и схватился с Врахом. Тот уцепился за него, чтобы устоять на ногах, и борьба началась. Я видел, как Варх расправляется с другими рабами в рудничных драках, но так, как сейчас, мог отбиваться разве что колхарийский купец от уличного грабителя. Драка для купца – противозаконное дело, он этого не умеет; ему неизвестно, какое оружие есть у его противника (как правило, никакого, но все может быть); неизвестно, насколько опасным может стать этот бой (обычно ничего опасного не случается, но все опять-таки может быть); он бьется так, чтобы ничего себе не повредить, и даже не защищается толком. Он старается только сдержать неприятеля, надеясь, что тот образумится – а поскольку надежда эта пустая, всегда проигрывает: и кошелька лишается, и побои терпит. Вот так и Варх пытался сдержать наседавшего на него медведя.