Том 1. Стихотворения - Николай Гумилев

1919

«О дева Роза, я в оковах…»

«О дева Роза, я в оковах»,Я двадцать тысяч задолжал,О сладость леденцов медовых,Продуктов, что творит Шапшал.Но мне ничуть не страшно это,Твой взор, как прежде, не суров,И я курю и ем конфеты«И не стыжусь моих оков».

1920 или 1921

«У ворот Иерусалима…»

У ворот ИерусалимаАнгел душу ждет мою,Я же здесь, и, СерафимаПавловна, я Вас пою.

Мне пред ангелом не стыдно,Долго нам еще терпеть,Целовать нам долго, видно,Нас бичующую плеть.

Ведь и ты, о сильный ангел,Сам виновен, потомуЧто бежал разбитый ВрангельИ большевики в Крыму.

7 декабря 1920

Леопарди

О праздниках, о звоне струн, о нарде,О неумолчной радости землиТы ничего не ведал, Леопарди!

И дни твои к концу тебя влекли,Как бы под траурными парусамиПлывущие к Аиду корабли.

Ты женщину с холодными глазами,Влюбленную лишь в самое себя,И родину любил под небесами.

Мечтал о них, как в смертный час скорбя.Их смешивал в мечтах… но не любилиНи родина, ни женщина тебя.

<1918–1921>

Николаю Александровичу Энгельгардту

Чтобы загладить старую обиду,Слепого Байрона змеиный яд,Друид британский русскому друидуСегодня вверил свой заветный клад.Да будет имя Уордсфорда штандартом,Взнесенным Николаем Энгельгардтом.

<1918–1921>

«Низкорослый, большелобый…»

Низкорослый, большелобый,Эстетический пробор,Но в глазах ни тени злобы,Хоть он критик с неких пор.Он в газетах пишет… — ой ли?И под силу ли емуВ этом авгиевом стойлеУспокоить кутерьму?И такие ль ГеркулесыС ярким пламенем в глазах,Попадая в лапы прессы,Забывали стыд и страх?А он мог бы быть свободным,Как форель в ее реке,Быть художником голоднымНа холодном чердаке.

«Желтое поле…»

Желтое поле,Солнечный полдень,Старая липа.Маленький мальчикТихо читаетХорошую книгу.

Минут годы,Маленький мальчикСтанет взрослымИ позабудетИюльский полдень,Желтое поле.Лишь умирая,Уже холодный,Вдруг припомнитБылое счастье,Яркое солнце,Старую липу,Хорошую книгу,А будет поздно.

«Три лестницы, ведущие на небо…»

Три лестницы, ведущие на небо,Я видел. И восходят по однойИз них взалкавшие вина и хлеба.

Она висит над страшной глубиной,Из мрамора, но точно кружевная,Озарена пылающей луной.

Вокруг нее каскады, ниспадая,Кипят, доколь их может видеть взгляд,И пестрых птиц над ними кружит стая.

И так сверкает этот водопад,Как будто царь неизмеримо щедрыйАлмазов белых сыпет бездне клад.

А наверху, где пинии и кедры,Там розы алым соком налитыТак, что черны их бархатные недра.

По ней идут спокойные четыС приятной важностью, неторопливоВ сознаньи необорной правоты.

И все — Господня вызревшая нива,Все гости, приглашенные на пирХозяином, что ждет нетерпеливо.

И каждый гость калиф или эмир,Великий визирь иль купец почтенный,Хотя бы в мире беден был и сир.

Зеленые чалмы хаджей священны,Бурнусы белы, словно лилий цвет,И туфли, шелком шитые, священны.

Сильнее пахнут розы, ярче свет.Вот в зале, где семьсот мильонов гурийИ юношей, их встретит Магомет.И все они омоются в лазури.

Я одного из них остановил,Как знать, кого — Гаруна ль аль-Рашида,Тимур то был, Гафиз иль Боабдил,

Но я такого царственного видаДосель не зрел. Меня с участьем онСпросил: «Какое горе иль обида

Тебя волнует, чем ты потрясен,Что губы у тебя дрожат и руки?Тебе ответить — для меня закон».

И я сказал: «Эффенди, не от скукиРождается назойливость моя,Сомненье лишь мои рождает муки.

Ответь мне, почему не вижу яВ обитель нег идущих женщин юных,Жемчужины земного бытия?

От них и песнь рождается на струнах,И делается слаще сок гранат,И мы о них мечтаем, как о лунах.

Ответь мне, где отрада из отрад —Ах, даже плакать нам о ней отрада —Чьи речи и <…> и пьянят,

Чей рот — цветок заоблачного сада,Где та, кого я так давно желал,Где лучшая из жен — Шехеразада?»

Вокруг поток крутился и сверкал,И лестница все выше убегала,А я, на белый мрамор пав, рыдал.

Мой собеседник, удивлен немало,Сказал: «Ты, друг, безумием томим:Как женщина, она землею стала».

И я ушел, не попрощавшись с ним.

Отрывки 1920–1921 гг

Я часто думаю о старости своей,О мудрости и о покое.

А я уже стою в саду иной земли,Среди кровавых роз и влажных лилий,И повествует мне гекзаметром ВиргилийО высшей радости земли.

Колокольные звоны,И зеленые клены,И летучие мыши,И Шекспир, и Овидий —Для того, кто их слышит,Для того, кто их видит.Оттого все на светеИ грустит о поэте.

Я рад, что он уходит, чад угарный,Мне двадцать лет тому назад сознаньеЗастлавший, как туман кровавый очиСхватившемуся в ярости за нож;Что тело женщины меня не дразнит,Что слава женщины меня не ранит,Что я в ветвях не вижу рук воздетых,Не слышу вздохов в шорохе травы.

Высокий дом Себе Господь построилНа рубеже Своих святых владенийС владеньями владыки Люцифера…

Трагикомедией — названьем «человек» —Был девятнадцатый смешной и страшный век,Век, страшный потому, что в полном цвете силыСмотрел он на небо, как смотрят в глубь могилы,И потому смешной, что думал он найтиВ недостижимое доступные пути;Век героических надежд и совершений…

Барабаны, гремите, а трубы ревите, — а знамена везде взнесены.Со времен Македонца такой не бывало грозовой и чудесной войны.<…>Кровь лиловая немцев, голубая — французов, и славянская красная кровь.

«Я не знаю этой жизни ах, она сложней…»

Я не знаю этой жизни — ах, она сложней

Утром синих, на закате голубых теней.

Комментарии

[текст отсутствует]

Примечания

1

Гета — по-абисински господин