ГНИЛЬ - Константин Соловьёв

Несколько раз он собирался сам позвонить в отдел, но ни разу этого не сделал. В отделе всегда кто-то есть, достаточно набрать знакомый короткий номер из нескольких цифр, привычный настолько, как будто стал третьим именем, и услышать голос. Заспанный голос дежурного. Месчината. Или Лалина. А может, Тай-йина. Можно расспросить, как дела, как служба, что происходило в последнее время, обошлось ли без проблем — и все прочее, что принято спрашивать в таких случаях. Но Маан не позвонил. Не смог себя заставить.

Иногда, когда боль стихала, что случалось не очень часто, он даже ощущал подъем сил. Он пытался делать зарядку чтобы расшевелить закоченевшее в неподвижности тело, но хватало его ненадолго. Любое лишнее движение вызывало боль в руке, которая могла не успокаиваться несколько часов. И он малодушно бросил даже эти попытки. Боль — плохой дипломат, она не идет на компромиссы, не знает жалости, не способна проявлять милость. Она просто есть, и она распоряжается телом так, как ей вздумается. Боль — враг, которого невозможно победить, его можно лишь пытаться лицемерно игнорировать, но и на это сил редко хватает.

Иногда Маан, собрав всю волю в кулак, пытался что-то изменить. Он вставал вместе с Кло, старался шутить, до крови закусывая губы, с фальшивым воодушевлением ел завтрак. Пытался вести себя так, словно ничего не переменилось, и его тело, как и дух, по-прежнему под полным контролем. Но боль умела ломать даже самых стойких упрямцев. Стоило Кло и Бесс перешагнуть порог — его мучительно рвало, скручивая пополам, на глазах выступали едкие слезы, а боль в покалеченной руке вызывала такие спазмы, что Маан в беззвучной молитве скорчивался на полу. И он сдавался, возвращался к своему прежнему состоянию, бездвижному, наполненному муторным ожиданием чего-то и слепой, пирующей в его теле, болью.

Кло и Бесс все замечали, он понимал это по их глазам, по неестественной бодрости речи и случайным оговоркам. Никто из них не обмолвился даже словом о его здоровье, но по их изменившемуся поведению Маан пришел к выводу, что его попытки скрыть истинное положение дел, пошли прахом. Отныне к нему относились как к беспомощному инвалиду, вместе с тем тщательно маскируя это обычной доброжелательностью. Бесс поправляла ему подушки на диване и накидывала одеяло, когда он мерз, Кло предупредительно подвигала поближе тапки чтобы ему не требовалось совершать лишний шаг. Они делали это настолько невинно и естественно, что у Маана не было повода рассердиться. Как будто они просто оказывали ему пустячную услугу, а вовсе не ухаживали за полу-парализованным больным.

— Я могу и сам дотянуться, — однажды сказал Маан недовольным тоном, когда Кло подала ему тарелку с овощным рагу, стоящую на другом конце стола.

Она не обиделась.

— Не сердись, милый. Как только поправишься, я и рукой не пошевелю чтоб тебе помочь, обещаю, а пока тебе есть чем заняться.

Для них он был все еще больным, медленно, но неуклонно идущим на поправку. Наверно, они и мысли не могли допустить, что «поправиться» ему, возможно, уже не суждено. И мысль о том, что рано или поздно они все поймут, и смутное опасение превратится в уверенность, иногда была неприятней не прекращающейся боли. Конечно, рано или поздно они все поймут, Маан знал это, и все же надеялся оттянуть этот момент как можно дальше. Наверно, они привыкнут к этому, как любому человеку свойственно привыкать к перемене обстановки. Привыкнут к тому, что вместо отца и мужа, сильного, готового в любой момент помочь, защитить, утешить, у них теперь на иждивении что-то среднее между домашним животным и престарелым инвалидом. Что-то, что уже никогда и никому не сможет помочь и, напротив, само будет требовать постоянной заботы. Наверно, они быстро научатся одевать его, усаживать на инвалидное кресло, обтирать гигиеническими салфетками и массировать спину чтобы не было пролежней. Они добровольно станут медсестрами и сиделками при нем, с каждым днем становящемся все более и более далеким от них — от них и от всего окружающего мира. Это будет их жертва, которая наложит отпечаток на всю их жизнь и которую он не может не принять.

Лишь однажды в его монотонной, потерявшей цвет, жизни, случилась перемена. Он как обычно ковырялся в своей тарелке за ужином, вполуха слушая какой-то старый теле-спектакль, когда неожиданно услышал посторонний звук, не являвшийся частью его теперешней жизни. Он знал все звуки, которые окружали его — и гудение гигиенического блока, очищавшего воду, и приглушенный, похожий на ленивый ветер, гул кондиционера, и многие другие, которыми он был теперь окружен, однако этого звука — рокочущего, отдаленного, низкого — он не помнил. Звук был знакомый, но память его теперь подчинялась с куда меньшей охотой, и прошло добрых полминуты, прежде чем он вспомнил — именно такой звук издавал мотор легкой двухместной «Кайры» на малых оборотах.

Маан встрепенулся. Звук, относившийся к другой, предыдущей, его жизни, разбудил его, оглушив словно выстрел. Кло, заметив его реакцию, улыбнулась:

— Это Геалах. Я хотела сделать тебе сюрприз.

— Гэйн? Решил меня навестить?

— Да, он собирался заглянуть на ужин и, конечно, все равно опоздал.

— Это похоже на него.

— Он хотел заехать еще несколько дней назад, но я подумала, что тебе нужен хороший отдых, Джат.

— Он бы мне ничуть не помешал и ранее.

— Тебе нужен покой, а Гэйн Геалах и покой — вещи несовместимые, — Кло встала чтобы отпереть дверь, и вовремя — как раз раздался тонкий писк звонка.

Геалах вошел и одним своим присутствием заставил измениться весь дом. Высокий, немного сутулящийся, в сыром отяжелевшем плаще, издающем беспокойный запах, напоминающий о ночных улицах, но по-обычному безмятежный, ухмыляющийся в усы, с озорными сполохами в прищуренных глазах. С его приходом комната сразу перестала напоминать госпитальную палату и Маан поймал себя на том, что едва рефлекторно не вскочил на ноги.

— Здравствуй, Кло. Привет, Бесс. Где тут больной?

— Стоит в дверях, — в тон ему отозвался Маан, — Заходи скорее, снаружи прохладно.

— Ах ты лентяй, — глаза Геалаха сверкнули, — Вот он где. Мы с ребятами вкалываем за троих, а он, значит, устроился как в санаторий! Небось, еще и с ложечки кормят, а? Ну ты, конечно, это хорошо придумал… Как бы и мне так?

— Моя помощь к твоим услугам. Но сперва может быть немного больно.

— Ну уж спасибо, — Геалах наконец снял плащ и повесил в герметичный стенной шкаф, который тотчас негромко загудел, обрабатывая мокрую ткань потоками горячего воздуха. Под плащом на Геалахе был привычный серый костюм, в котором он обычно приходил на службу, и это было частичкой другого мира, который вовсе не пропал, как казалось Маану, это он сам выпал из него. С правой стороны пиджак Геалаха немного оттопыривался, эта привычная деталь тоже бросилась Маану в глаза. Он почувствовал себя еще боле жалким, чем обычно — одетый в потертый домашний халат, скрывавший сложенную на груди правую руку, не способный даже самостоятельно подняться на ноги, сейчас он, должно быть, являл собой не самый приглядный контраст с Геалахом.