Извек (Княжье похмелье) - Святослав Аладырев

Прожив седьмицу, Дарька обвыклась с хозяйством. Везде все поспевала, во всем выказывала умение и сноровку. Калина с мужем не переставали удивляться и радоваться гостье. Перестала ли нестись птица, захворала ли скотина - девчонка, будто понимая язык живности, без труда называла причины беды и, либо помогала сама, либо советовала что надо сделать. Занедужит ли кто из соседей - Дарька тут как тут: и боль заговорит, и жар снимет. Случалась ли у местной ребятни рана-ссадина, вмиг останавливала кровь, промывала болячку и, намяв хитрых трав, ловко приматывала чистой тряпицей - зарастало как на собаке. По всему выходило, что дед ее был не самой слабой верьви*. Видя, что Дарька всем пришлась по душе, Микишка ходил довольный как медведь в корыте меда. Все с устройством спутницы решилось само собой и об отъезде в Киев думалось с легким сердцем. Огнев же, замечая как Алтын все чаще задерживает взгляд на хорошенькой гостье, начал подначивать его остаться. - А чего нам, почти красивым, - посмеивался он. - Столбись здесь! Девку тебе боги удружили справную. Ты тоже, жених хоть куда, ежели в баньке пропарить, причесать, да со двора не пущать. Так что неча лосем гонным носиться, становись у нас. Алтын слушал, пожимал плечами, но чувствовал, что Огнев шуткует не просто так. У мужа сестры глаз наметанный. Да и они с Дарькой все больше робели друг при друге, а это признак верный: прицепила озорница Лада к молодым жилку-ниточку. И тянет, и сушит та незримая ниточка их обоих. Может и остался бы с радостью, от добра добра не ищут, но свербили Алтына мысли о Киеве. Пора было трогаться в путь, тем паче, что начинал чувствовать, как еще немного и вряд ли сможет уехать от внучки волхва. Решилась же кручинка проще, чем думалось. Однажды утром Микишка проснулся в решительном состоянии духа. Едва продрав глаза, бросился на конюшню. Торопливо взгромоздил на Шайтана седло и, сдернув со стены суму, принялся собирать вещи. Прихватив нож, отыскал кресало и кремень, а когда двинулся в сарай, в поисках фляги, увидел на дворе позевывающего Огнева. Остановился, в ожидании сетований или привычных прибауток, но муж сестры только утвердительно качнул головой. - Ну и добро! Баба может ждать, а мужик должон решать. Только, чего ж в второпях-то? Хозяйки, чай, сами в дорогу соберут. Ты же не суетись, пойдем, покусаем что-нибудь на завтрак, посидим на дорожку. На пороге появились Калина с Дарьей. С первого взгляда поняли что к чему, без слов принялись за дело. Не увидев в глазах девчонки ни смятения, ни печали, Алтын с облегчением вздохнул и двинулся за Огневом. Тот накинул рубаху, неторопливо прошел в горницу, снял с накрытого стола широкий рушник. Сели, молча принялись за еду. Насыщались медленно, чтобы еда укладывалась плотно и не подпрыгивала в брюхе на быстром конском ходу. К концу трапезы Огнев сыто потянулся и, как бы между прочим, заметил: - Ты вот что, паря, втихую не уезжай, загляни к соседям попрощаться. Когда-то еще свидитесь. А времена ноне сам ведаешь какие. Толи степь нагрянет, да не сдюжим, толи ты в чужих краях башку себе свернешь... Гоже было бы уважить нашенских. А мы уж, после твоего отъезда, на погосте браги на четыре стороны плеснем, Велесу с Перуном слово замолвим, пусть приглядят. - Быть по сему, дядько Огнев! - согласился Микишка и двинулся на двор. На крыльце столкнулся с Дарькой. Девчонка удивила безмятежным спокойствием. С улыбкой протянула начищенный до блеска шестопер. На коже рукояти мелкой цепочкой чернели тайные знаки. Явно выжгла заранее, но не показывала, чтобы не напоминать о дороге. Алтын смущенно опустил глаза, будто бы рассматривая ее работу. - Благодарень тебе, светлая! - только и смог вымолвить он, но девчонка уже скрылась с глаз и больше, за все время сборов, не показывалась. Прощаясь с соседями, Микишка поначалу обеспокоился ее пропажей, но вскоре решил, что так оно будет лучше. К чему душу бередить. Увидит слезы замучат думки, что зря уехал. Не заметит печали - самому станет кисло от ее равнодушия. Утвердившись в этих мыслях, почти успокоился. Губы сами зашептали слова старой походной песни: А я не успел попрощаться с тобою до слез Легко обернуться обратно... Простить без молитв - гривой старца дорос Без обряда... К полудню обошел всех соседей. Наконец, благословленный до невозможности и обвешанный напутствиями, как шелудивый пес репьями, вывел Шайтана со двора. Пока обнимался с Калиной и Огнивом, глаза сами собой побежали по сторонам: вдруг да мелькнет расшитый подол Дарьки. Ан нет, не случилось. Вскочив в седло, махнул рукой. На миг заметил в глазах родни странное выражение, но присмотреться не успел: Шайтан резво взял с места и, распугивая суетливых кур, помчался вдоль домов. За городищем дорога плавно забирала вверх и ныряла в тень прозрачного березняка. Вихрем взлетев по склону, козлорогий внезапно убавил прыть, повел головой и остановился. Микишка недоуменно ткнул каблуками в серые бока, но Шайтан стоял как вкопанный. - Вот те раз... - удивился Алтын внезапному упрямству. - Эдак мы до Киева не доедем! В кустах неподалеку что-то шевельнулось. Микишка прищурился, пытаясь разглядеть причину остановки, а когда рассмотрел, едва не выпал из седла: над кудрявой бузиной всплыло навершие посоха, под ним мелькнула медвежья безрукавка и на дорогу вышла настороженная Дарька. Одежду Калины сменили прежние полотняные штаны и рубаха со сложным волховским узорочьем. На ногах - крепкая обувка с толстым подбоем. Плечо нагружено дорожным мешком. Остановившись у кустов, взглянула в глаза Алтына. В очах за решимостью читалась опасение, что могут прогнать, однако голос был холоден и независим. - Не возьмет ли добрый путник с собой калику перехожего? Обузой не буду, харчами не стесню, авось пригожусь... - Разума моя. - выдохнул Микишка. Сердце ополченца с грохотом заметалось от хребта к грудине. Спрыгнув на землю, привлек Дарьку к себе, но заметив любопытный взгляд Шайтана, неохотно отстранился и так же церемонно ответил: - Уважь, почтенный калика, раздели со мной путь. С другом любая дорога вдвое короче. А про харчи не рубись, чай, лягушки на Руси еще не перевелись. Какое-то мгновенье оба еще суровили лица, но не удержали расползающихся щек и захохотали. Отсмеявшись, Алтын подвязал мешок к седлу и подсадил Дарьку в седло. Она привычно пристроила посох по правую руку и подождав, когда Микишка усядется сзади, прильнула спиной к его груди. Шайтан, будто вспомнив о дороге, без понуканий двинулся дальше. Седоки Молчали. Счастливо принимали глазами текущую навстречу дорогу. Подставляли лица теплому ветерку, пропитанному запахами горьких трав. Местами, путь пролегал в сырых низинках и, под копытами, слышался сочный хряст папоротника. Когда же дорога вновь вылетала на луга, Шайтан прибавлял ходу и несся по самое брюхо в цветах верояни*. Наконец, отведя душу в скачке, козлорогий решил передохнуть и двинулся шагом. Укачанный плавным ходом, Микишка жмурился как сытый кот. Неожиданно, в птичьи трели вплелся новый голос. Алтын прислушался и затаил дыхание: Дарька негромко выводила зачин старой провожальной песни: Улетай, первым проблеском солнца. Улетай, в гордый вызов орла. Брось в огонь шелест в грубых ладонях, Не вернуть окриком тебя...