Дочь Клеопатры - Мишель Моран
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Она побрела к себе в комнату, и я последовала за ней. В глазах у Юлии опять задрожали слезы.
— Я не пойду.
— И порадуешь Ливию? — возразила я. — Ей хочется, чтобы ты осталась одна и не в духе, пока мы все вместе будем отдыхать в свое удовольствие. Поддайся однажды — она поймет, что нащупала твое слабое место, и уже не остановится.
Юлия опустилась на кушетку.
— Селена, ты видела, как Ливия поступила с Галлией. Причем и пальцем не шевельнула! Пойду — так она просто выдумает новый способ мучить меня.
— Тогда расскажи отцу! — посоветовала я, присаживаясь на один из стульев.
— Думаешь, он послушает? — Собеседница презрительно рассмеялась. — Я для него — точно редкий сорт вина, который выдерживают до созревания. Настанет срок — от меня избавятся, вот и все.
— А мне казалось, ты сама хочешь выйти за Марцелла.
— Конечно хочу. Но отцу наплевать. Я могла бы ненавидеть своего жениха, это ничего бы не изменило. — Ее тихий голос дрогнул. — Хорошо тебе, ты росла с матерью. Бедной Гайе, даже если она уцелела, никогда не узнать этой радости. Да и мне тоже.
— Но твоя мать жива…
Юлия гневно сверкнула глазами.
— И навсегда изгнана с Палатина! Ее боятся позвать на ужин, чтобы не рассердить моего отца. Ни друзей, ни мужа, ни дочери. Знаешь, где она прямо сейчас?
Я помотала головой.
— В душном Риме, точно плебейка. У нее нет денег на летнюю виллу, но разве отца это беспокоит? Будь моя воля — бежала бы отсюда и мучилась от жары вместе с мамой. Но нет, приходится страдать здесь.
Девушка наклонила голову и беззвучно заплакала. Я пересела к ней, чтобы нежно обнять за плечи. Что тут скажешь? Никакая сила на свете не изменит ни Рим, ни Октавиана. Я молча слушала рыдания — и радовалась, что пришла сюда вместо Марцелла.
Прежде чем отправляться на виллу к Поллиону, Цезарь позвал авгура: хотел убедиться, что выбрал благоприятный день для пира с приятелем. Мы стояли в саду с колоннами, чуть не сгибаясь под тяжестью навалившейся жары, и дожидались, когда же мимо пролетит стая птиц. По их полету и нужно было определить, будет это благоприятный день или нет.
Тиберий то и дело вздыхал. На лице Марцелла была написана откровенная скука.
— Где эти проклятые птицы? — глухо бранился Октавиан.
Авгур неуверенно переминался с ноги на ногу.
— Боюсь, боги не работают по человеческим расписаниям, Цезарь.
Тут Ливия ткнула пальцем на север.
— Черные дрозды! — выкрикнула она, и все разом посмотрели на предсказателя.
Юлия закрыла глаза; я почти слышала ее мысли: «Пожалуйста, объяви неблагоприятный день».
Воздев руки к небу, авгур провозгласил:
— Сегодня боги к нам благосклонны!
— Отлично, — заторопился Тиберий, — идем.
Пока Октавиан благодарил прорицателя, я заметила, как Юба исподтишка улыбнулся. Снаружи нас ожидали рабы с дюжинами занавешенных носилок. Мне предложили ехать вместе с Юлией. Как только мы тронулись в путь, я призналась, что надеялась услышать: «неблагоприятный».
— Все было ясно с самого начала, — возразила соседка. — Любой авгур, прежде чем сделать предсказание, смотрит на отца и по лицу старается прочитать, какой ответ нужен.
— То есть Октавиан и сам не верит?..
Юлия округлила глаза.
— Конечно верит.
— Но ведь…
— Каждый верит в то, во что ему хочется. Так же как ты со своей Исидой.
— Как это?
— Ну, разве ты когда-нибудь ее видела? — с вызовом проговорила девушка. — Может, она помогала тебе в нужде?
— Исида творит чудеса невидимым образом.
Юлия вздернула подбородок и смерила меня скептическим взглядом.
— Говорю же: ты веришь в то, во что сама хочешь верить.
Я решила не снисходить до ответа на оскорбление, а вместо этого раздвинула занавески, чтобы полюбоваться на раскинувшийся перед нами синий простор. Ослепительно-белые виллы сияли на солнце, точно жемчужины ожерелья, растянутого вдоль кромки моря.
— Видишь? Вон там живет Поллион, — указала моя попутчица.
Забыв, что сержусь на нее, я изумленно выдохнула:
— Это не вилла, а целый город!
— Точно, — возмущенно поддакнула девушка. — А ведь ты еще не была внутри. Ручаюсь, даже ваш дворец в Александрии и тот поскромнее.
Юлия не преувеличивала. Здешняя вилла торговца беспрепятственно вмещала три тысячи человек — в основном рабов. Между портиком, изукрашенным прелестными фресками, и блистающим триклинием, где на потолке сверкали серебряные звезды и солнце чеканного золота, пролегла дорога в целую милю. Поллион принялся водить нас по комнатам, хвастая новейшими приобретениями.
— Вот это подлинный Мирон, — рассказывал он, назвав имя самого знаменитого в мире греческого скульптора. — А там я держу в бассейне угрей.
— Угрей? — Октавия даже закашлялась. — Для чего?
— Забавы ради! Хотите взглянуть?
Не дожидаясь ответа, хозяин повел нас в дальний конец атрия, к большому бассейну, где уместился бы небольшой корабль. Но вряд ли кому-то пришло бы в голову плавать по этим водам, в мутных глубинах которых среди камней извивались острозубые хищные рыбы. Каким нужно быть человеком, чтобы держать этих тварей забавы ради?
Я не стала подходить близко к краю.
— Откуда они взялись? — осведомился Марцелл, тоже остановившийся на безопасном расстоянии.
Поллион сделал широкий жест.
— Со всего Капри. Рабы наловили по моему приказу.
— Это, наверное, очень опасно, — заметил Юба.
— Ну да. Посмотрим, как их кормят?
Никто не успел возразить. Хозяин послал мальчишку-раба на кухню за горстью тухлого мяса. Вернувшись, тот осторожно приблизился к хозяину.
— Мясо, господин.
— Давай угости их, — велел ребенку торговец.
Мальчик весь задрожал.
— Я, господин?
— Да! И поживей, Цезарь ждет!
Перепуганный раб сделал несколько шагов и быстро швырнул мясо в воду. Поллион с гордостью наблюдал, как угри набросились на добычу, щелкая челюстями, кидаясь друг на друга от жадности. При свете масляных ламп их острые зубы сверкали, точно небольшие лезвия. Октавия слабым голосом проговорила:
— Не пойти ли нам дальше?
Хозяин виллы поднял глаза.
— О да. А может, Цезарь желает взглянуть, как они нападают? — с жаром прибавил он. — Изумительно злобные твари!
Минуя изящную перегородку слоновой кости, перед которой стояло кресло с резной спинкой в виде орла, торговец хвастливо проронил:
— Здесь у каждой вещи — своя история. Это кресло когда-то принадлежало галльскому вождю.
— Верцингеториксу? — удивилась я.