Женщины вокруг Наполеона - Гертруда Кирхейзен

И все же, к своему горю, Луиза должна была узнать, что он предъявил еще более суровые требования, чем до ее прибытия. Такой несчастный исход ее миссии поразил ее, как глубочайшее личное унижение. Но во всяком случае та поспешность, с которой действовал Наполеон, дает право думать, что он не чувствовал себя перед ней достаточно твердым и уверенным, хотя он и говорил своему главному шталмейстеру Коленкуру: «Мой план был непоколебим, и видит Бог, что прекраснейшие глаза в целом мире, – а они были действительно прекрасны, Коленкур, – не могли бы ни на йоту поколебать меня в моем решении!». Также и императрице Жозефине он писал 7-го и, вероятно, 8 июля: «Королева Пруссии присутствовала вчера у меня на обеде. Я должен был все время быть очень настороже, чтобы не согласиться на некоторые уступки в пользу ее мужа, к которым она хотела меня принудить. Она очень мила и любезна… Когда ты получишь эти строки, мир с Пруссией и Россией будет заключен и Жером будет признан королем Вестфалии с тремя миллионами жителей…». Во втором письме он пишет ей: «Прусская королева – восхитительная женщина. Она очень мила и любезна со мной. Но тебе нечего ревновать. Я точно клеенка, к которой не пристает вода… Впрочем, на этот раз мне слишком дорого обошлось бы разыгрывать из себя галантного кавалера».

Условия мира сделались известны. Пруссия должна была уступить все провинции западнее Эльбы, Коттбус, Куксгавен, области Неце и Кульм, Новую Восточную Пруссию, Южную Пруссию и Данциг с милей расстояния вокруг городя. Мемель был назначен русскому императору, но он от него отказался. Часть Восточной Пруссии отошла к Саксонии под именем герцогства Варшавского. Жером, как мы уже видели из письма Наполеона, сделался королем Вестфалии. Кроме того, Пруссия обязывалась закрыть свои гавани для английской торговли, – словом, она всецело отдалась в руки победителя.

Большего позора королеве Луизе не могло быть нанесено. Она приехала в Тильзит, она презрела всю свою гордость, она пренебрегла своим самолюбием и своим рангом, чтобы просить Наполеона о более мягких условиях для ее страны. И что же? Она не добилась ни малейшей уступки! При подписании мира Наполеон сказал графу фон-дер-Гольцу, что все, что он говорил с королевой, были лишь вежливые фразы, и Пруссия обязана своим независимым существованием только русскому императору, потому что не будь его, он посадил бы своего брата Жерома на прусский трон. «Королева Луиза, – продолжал он, – никогда не была моим другом… но я не сержусь на нее за это. Как женщине, ей не было необходимости входить в такое детальное обсуждение политических событий. Она наказана за свое властолюбие, но все же она проявила много твердости характера в несчастье… Нужно отдать ей справедливость, что она говорила очень умно… По крайней мере, она обнаружила по отношению ко мне больше доверия, чем король, который не счел нужным одарить меня таковым».

Вечером королеве предстояла еще мучительная пытка снова встретиться с Наполеоном за столом. Он давал в честь ее последний обед. Но он был скорее похож на похоронные поминки. Все общество было в молчаливом и подавленном настроении, и сам Наполеон казался смущенным. На всех присутствующих события лежали тяжелым гнетом, разговор не вязался и был принужденным, несмотря на то, что Мюрат со свойственным ему всегдашним оживлением пытался настроить всех на более веселый тон.

Когда по выходе из-за стола королева еще раз попыталась заговорить с Наполеоном о политических событиях, так как до последнего момента она не хотела оставлять ничего неиспробованным, то он довольно грубо осадил ее словами: «Вы хотите принуждать меня до последнего момента?». И все же, когда она шла под руку с Наполеоном до своего экипажа, она не могла удержаться, чтобы не сказать ему еще раз: «Возможно ли, что после того, как я видела лицом к лицу человека целого столетия и истории, он не захотел дать мне удовлетворения сохранить ему вечную благодарность?». На что он ей коротко ответил: «Что вы хотите, мадам? Я достоин всяческого сожаления, потому что это дело моего злого рока!».

Глубоко опечаленная и оскорбленная, уехала королева из Тильзита. Как Мария Тюдор, она любила после говорить: «Если бы можно было открыть мое сердце, то там нашли бы похороненным имя Магдебурга». Никогда больше она не видела Наполеона, хотя незадолго до своей смерти имела намерения увидеться с ним еще раз. Но все же, несмотря на то, что она считала себя обманутой жертвой Наполеона, ее мнение о нем после свидания с ним в Тильзите стало гораздо благосклоннее прежнего.

Впрочем, в 1808 году, когда она узнала, что император Александр должен встретиться с Наполеоном в Эрфурте, ее ненависть сказалась еще раз. По этому поводу она писала царю из Кенигсберга 8 сентября: «Итак, вы увидитесь опять с Наполеоном, с этим человеком, который, как я знаю, вам настолько же антипатичен, как и мне, с этим человеком, который давит все и всех, а тех, которых не может тотчас же подчинить себе, хочет побудить к поступкам, последствием коих будет для них потеря преимуществ, никогда не бывших его уделом, – а именно потеря общественного уважения! Заклинаю вас, дорогой кузен, со всей нежностью, на какую только способна моя дружба к вам, берегитесь этого ловкого лгуна. Послушайтесь моего голоса, который говорит только для вас, для вашей славы… Не допускайте внушить вам предпринять что-либо против Австрии!». Известно, однако, как «дорогой кузен» последовал советам королевы.

Все же, помимо этих излияний, обращенных к другу, в своих выражениях о Наполеоне Луиза была значительно мягче, чем прежде. Этому, может быть, способствовало то обстоятельство, что сам император со времени своего свидания с ней при каждой возможности выражал ей свое полнейшее уважение и восхищение. Если речь заходила о прусской королеве, он всегда говорил о ней с высшей похвалой. Никогда больше он не позволял себе высмеивать или оскорблять ее личность. Теперь, когда он знал ее, он понимал, что такая женщина заслуживает только уважения, почтения и восхищения. После событий в Тильзите он сказал императору Александру, что по его мнению королева могла бы лучше править официальными делами, нежели король. И если все-таки Луиза, несмотря на свой ум и такт, не смогла ничего добиться, то причиной этого было не ее дипломатическое неумение, а то, что воля Наполеона в политике была непреклонна и ни за что на свете он не мог допустить, чтобы влияние женщины могло изменить что-либо из его решения. «Государства гибнут, как только женщины забирают в свои руки официальные дела… Для меня достаточно, если женщина пожелала чего-нибудь, чтобы как раз сделать обратное». Это было его принципом, и от него он никогда не отступал.