Женщины вокруг Наполеона - Гертруда Кирхейзен

В сердце Луизы не было надежды. Но ее верующая душа возлагала все упование на Бога, на его высшую помощь. Во время своего печального пребывания в Мемеле она писала после фридландских событий своему отцу, герцогу Карлу-Людвигу-Фридриху Мекленбург-Стерлицкому. «Не думайте однако, что малодушие заставляет меня опускать голову. У меня есть две главные основы, которые поддерживают меня всегда: первая – это мысль, что мы не игрушка случайности, но находимся в руке Божьей и провидение направляет нас, а вторая – это то, что мы гибнем с честью!.. Я все переношу с тем спокойствием и покорностью, которые даются только спокойной совестью и чистой верой. Поэтому будьте уверены, дорогой отец, что мы никогда не можем быть вполне несчастны и что, может быть, некоторые, отягощенные короной и счастьем, не так радостны, как мы».

С подобными чувствами в сердце, хотя и подавленная сознанием, что она, как просительница, без приглашения со стороны повелителя мира предпринимает свое путешествие, отправилась королева в Тильзит. Потому что хотя Наполеон и осведомился участливо у короля об ее больном ребенке, принцессе Александрине, а потом за обедом пил за здоровье королевы Луизы, то все же с его стороны не было ей сделано официального приглашения. Она дрожала перед страшным моментом, когда ей придется очутиться лицом к лицу с этим человеком; не считала ли ведь она незадолго до этого себя счастливой по сравнению со своим мужем, потому что ей не нужно было присутствовать при свидании с «чудовищем»! Но мысль, что при взгляде на нее, пристыженный ее достоинством, он согласится на более мягкие условия, придавала ей мужество. Надежда оживляла ее. Она ведь не могла тогда думать и предполагать, что ее поездка в Тильзиг не принесет никаких результатов.

4 июля королева в сопровождении графинь Фосс и Тауенцин и камергера Буха прибыла в Пиктупенен, главную квартиру короля, и остановилась в церковном доме. 5 июля Коленкур и Дюрок имели у нее аудиенцию и передали ей извинения императора, что он не может сделать ей визита в Пиктупенен, так как он не имеет права переступать нейтральную границу. Поэтому он приглашает королеву приехать к нему в Тильзит. Итак, Луиза на следующий день, 6 июля, поехала в Тильзит к французскому императору, который в тот же день писал Жозефине в Париж: «Прекрасная прусская королева будет сегодня обедать со мной».

Луиза остановилась в доме, предоставленном в Тильзите в распоряжение Фридриха-Вильгельма, хотя Наполеон приказал устроить для королевы отдельный дом со всей роскошью, какую только можно было найти в городе. Ей казалось унизительным принять этот знак внимания от своего врага. Император Александр, Фридрих-Вильгельм и граф фон-дер-Гольц, преемник Гарденберга, ожидали ее в скромном помещении. Царь успокаивал ее и сказал ей: «Возьмите это на себя и спасите государство». Вообще все старались ободрить ее перед предстоящим тяжелым моментом. У бедной королевы голова шла кругом, и она воскликнула с отчаянием, обращаясь ко всем окружающим: «Ах, теперь, пожалуйста, помолчите, чтобы я могла успокоиться и собраться с мыслями!».

Вскоре перед домом послышался лошадиный топот. Королеву оставили одну. Графиня Фосс и графиня Тауенцин сошли вниз, чтобы встретить Наполеона. Он приехал верхом в сопровождении всего своего генерального штаба, чтобы отдать визит прусской королеве. Александр и Фридрих-Вильгельм встретили его у дверей. Он легко соскочил с лошади и взбежал по лестнице наверх, где его встретила Луиза, представленная королем.

Королева Луиза в этот момент была прекраснее, чем когда-либо. Ее красота была поистине царственной. Горе и заботы придали ее благородным чертам бесконечно трогательное выражение мученицы. Нежные розы ее щек побледнели, и от этого все лицо ее казалось обвеянным чем-то неземным, проникнутым какой-то высшей одухотворенностью. Ее прекрасные глаза сияли в предчувствии того доброго дела, которое ей удастся совершить, потому что теперь она была уверена, что сможет смягчить сердце победителя. Ее высокий стан, идеально пропорциональный, полный нежной грации и одновременно высшего достоинства, был задрапирован мягкой затканной серебром тканью шелкового крепа. В темных локонах мерцала жемчужная диадема, словно составленная из пролитых ею слез. Словом, вся личность королевы была полна такого неотразимого очарования и благородного достоинства, что Наполеон в первый момент немного смутился, хотя впоследствии смело утверждал, что королева приняла его, как Шимена на сцене в исполнении мадемуазель Дюшенуа, что ей очень повредило в его глазах.

Королеве же, наоборот, то дело, ради которого она решилась на этот шаг, придало мужества и твердости, хотя она как раз могла очутиться в высшей степени неприятном положении. Она была полна «великой мысли о своей обязанности». Ее ясный ум заставил ее в этот момент забыть все прошлое. Она приняла императора вежливыми словами относительно жалкой лестницы, по которой ему пришлось подняться, чтобы дойти до нее. Наполеон тоже овладел собой и довольно галантно ответил ей: «Чего только нельзя сделать, чтобы добраться до такой цели?». Затем они долго говорили друг с другом. Ни один свидетель не присутствовал при этом разговоре между императором французов и королевой Пруссии; министр Талейран и тот отсутствовал.

На Луизу «страшилище» не произвело особенно отталкивающего впечатления. Все, кто были близки ей, – ее муж, графиня Фосс, фрау фон-Берг и другие, – все сходились во мнении относительно отталкивающего безобразия Наполеона. Фридрих-Вильгельм изобразил ей его человеком «в высшей степени вульгарной наружности», фрау фон-Фосс – «необыкновенно безобразным, с толстым, раздутым темным лицом, маленьким, сутулым и совсем без фигуры». Она находила, что он страшно ворочал своими большими, круглыми глазами и весь был «истинное воплощение выскочки». Только рот и зубы казались ей недурными.

Королева Луиза была справедливее. Ей показалось, что голова Наполеона по чистоте линий напоминает головы цезарей и что у него в лице благородное и аристократическое выражение. Позднее она писала своему любимому брату Георгу: «Его голова прекрасной формы; черты лица свидетельствуют о мыслящем человеке. Весь его облик напоминает облик римского императора. При улыбке у него вокруг рта появляется складка доброты; вообще, он может быть очень любезным». Словом, когда Наполеон стоял перед ней в своем простом зеленом мундире без всяких знаков отличия, то ей прямо не верилось, что этот маленький человек своим честолюбием принес столько несчастий ее стране. И это примиряющее настроение помогло ей с первого же момента овладеть собой и заговорить о том, что угнетало ее сердце. Она сказала Наполеону, что ей хочется, чтобы он не вынес о ней ложного впечатления: если она вмешивается в политику, то делает это только потому, что, как королева и мать своих детей, чувствует себя обязанной сделать всяческую попытку, чтобы не допустить страну и их до нужды и страданий. Однако Наполеон казался не очень расположенным вести с ней разговоры о политике. Он все время отклонял разговор на общие темы. Между прочим он спросил ее, где она заказывала свое прекрасное платье, вырабатывают ли в Силезии шелковый креп и т. п.