Том 1. Ленька Пантелеев - Л. Пантелеев

Нет, он не уйдет из школы! Он будет бороться.

Когда он принимал это воинственное решение, он не знал, что бороться ему придется физически, то есть кулаками, и что победителем из этой борьбы выйдет не он.

…Но и за стенами школы было немало огорчений. Случались, правда, и радостные события в Ленькиной жизни, но огорчений все-таки было больше.

Прошло почти полтора месяца с тех пор, как он сбежал с лимонадного завода, а он все еще не мог успокоиться. Каждый звонок на кухне заставлял его настораживаться и трепетать. И пугало его не то, что появиться Краузе и потянет его к ответу, а то, что обо всем узнает мать. Он так и не сказал ей, почему ушел с завода. Первое время она спрашивала его о деньгах, и он врал ей, говорил, будто ходит к хозяину, напоминает, требует, но что хозяин обманывает его, кормит «завтраками»… На самом же деле, он, конечно, не только не ходил в «Экспресс», но даже на Сенную и на прилегающие к ней улицы боялся заглядывать.

Потом постепенно мать перестала спрашивать о деньгах. Она работала, получала хорошую зарплату и паек. Несколько миллионов перепадало с каждой получки и Леньке. Получив от матери подарок, при первом случае он бежал в Александровский рынок к букинистам и покупал книги. Правда, денег было немного, но все-таки каждый раз он возвращался домой с одной-двумя книгами. Те же заветные книги, которые он откладывал и припрятывал до лучших времен, все еще лежали на полках букинистов и покрывались пылью, потому что лучшие времена в Ленькиной жизни все еще не наступили.

…Однажды, получив от матери в подарок пятнадцать миллионов рублей, он зашел после школы к знакомому букинисту.

— Здорово, читатель-покупатель! — приветствовал его старик-книжник. — Новый товар получил. Иди, покопайся, может быть, что-нибудь отберешь…

Ленька спустился по железной винтовой лесенке в тесный полутемный подвал. Новый товар, о котором говорил букинист, оказался огромной кучей старых, антикварных книг, свезенных сюда из какой-нибудь барской усадьбы или особняка. Книги были в толстых кожаных переплетах, от них удивительно вкусно пахло: плесенью, типографской краской, свечным нагаром и еще чем-то неуловимо тонким и изящным, чем пахнут только очень старые, уже тронутые временем книги. Здесь были и Тредьяковский, и Сумароков, и Дидеротовская «Энциклопедия», и первое издание «Илиады» в переводе Гнедича, и Фома Кемпийский 1784 года издания*, и масса французских и немецких книг с отличными старинными гравюрами. У Леньки разбежались глаза. Особенно захотелось ему купить маленькие аппетитные томики «Плутарха для юношества»… Плутарха он никогда не читал, помнил, что эти книги были когда-то в библиотеке Волкова, но те были скучные на вид, современной печати, а здесь — плюшаровское издание начала XIX века, на синеватой с водяными знаками бумаге, переплетенное в рыжую свиную кожу. В издании не хватало одного тома, поэтому букинист отдавал сто за бесценок: все одиннадцать томов за пятьдесят миллионов рублей.

У Леньки на руках было всего пятнадцать миллионов.

— Нет, это мало, — покачал головой старик. Потом подумал, полистал книгу и сказал:

— Ладно, так и быть, бери в кредит. Остальные занесешь после. Ты у меня покупатель постоянный. Я тебе верю.

Предложение было соблазнительное. Но Ленька не сразу решился взять книги. Где же он достанет столько денег? И хорошо и честно ли это — брать в долг, не зная, сумеешь ли вовремя уплатить его?

— Я ведь раньше, чем через неделю, вам заплатить не смогу, — сказал он букинисту. — А может быть, даже через две недели…

— Ну, что ж, — сказал букинист. — Через неделю сорок миллионов заплатишь. А через две недели пятьдесят. Деньги-то, они, сам знаешь, в цене падают… Бери, ладно, чего там…

Торговец связал бечевкой все одиннадцать томиков. Ленька отдал ему пятнадцать миллионов, простился и выбрался по железной лесенке наверх.

После темного подвала на улице было необыкновенно светло. Падал пушистый снежок. Но на душе у Леньки было не очень ясно. Он уже не рад был своей покупке и ругал себя за легкомыслие и малодушие.

А тут еще эта встреча подвернулась.

Он переходил на перекрестке улицу и вдруг услышал у себя над головой голос, который заставил его вздрогнуть:

— Эй, кум! Поберегись!..

Ленька съежился, не оглядываясь перебежал улицу, свернул за угол и с бьющимся сердцем прижался к стене. Только через минуту он решился осторожно выглянуть. По Садовой в сторону Покрова ехал извозчик. У Подьяческой он свернул на трамвайные рельсы, обогнал нагруженную ящиками тележку, и Ленька издали узнал сгорбленную спину и зеленую жилетку Захара Ивановича. Он почувствовал, что щеки его краснеют. С какой стати он прятался от этого доброго и несчастного старика? Может быть, догнать его? Но что он ему скажет? И что скажет ему Захар Иванович? Пожалуй, он только одно и может сказать:

«Эх, — скажет, — Леня, Леня… Нехорошо ты, братец мой, поступил! Натворил делов, набедокурил, а меня, старика, отвечать за себя заставил…»

…Домой Ленька вернулся мрачный. Но, раздеваясь в коридоре, он услышал за дверью Стешин голос. И сразу на душе у него потеплело.

Стеша сидела за круглым столом под абажуром и учила Лялю вязать крючком.

— Эх, ты, — говорила она. — По три, по три петельки надо захватывать, а не по две…

— Здравствуйте, Стеша! — еще из дверей крикнул Ленька.

— А-а, Книжный шкаф пришел!.. Ну, здравствуй, иди сюда… Что это мокрый такой? Фу, и меня всю вымочил. Снег идет?

— Да, что-то сыплется.

— Боже ты мой!.. Книг-то, книг! Откуда это?

— Купил, — сказал Ленька, краснея.

— Купил? Ишь ты, какой богатый стал. Что это? В кожаном… Священное что-нибудь?

— Нет… Это — называется Плутарх. История.

— Ах, история? Древняя или какая?

— Да, древняя.

— Ну, что хорошо. А я вон тебе — тоже принесла.

— Что? — поискал глазами Ленька.

— Подарочек. Вон, возьми, на шифоньерке лежат. «Дон-Кихот Ламанчский» — читал?

— Читал, — сказал Ленька. — Только я давно и в сокращенном издании.

— Ну, а этот уж небось не в сокращенном. Эва какие толстенные.

— А мне тоненькую Стеша принесла. Зато вон какую! — похвасталась Ляля, показывая над столом «Крокодил» Корнея Чуковского.

— А что это ты, кавалер, как будто нос повесил? — сказала Стеша, приглядываясь к Леньке. — Случилось что-нибудь?

— Нет, — сказал Ленька, перелистывая книгу.

— В школе-то у тебя как? Идет?

— Ничего.

— Ничего или хорошо?

Ленька вздохнул и захлопнул книгу.

— Учусь довольно прилично, неудов нет, а вообще…

— Что вообще?

— А вообще довольно паршиво.

Он хотел рассказать Стеше о своем столкновении с Прейснером и обо всем, что с ним случилось, но при Ляле постеснялся.

— Ребята, в общем, неважные, — сказал он, присаживаясь к столу.

— Как это неважные? А ты сам-то что — важный?

— И я неважный…

Стеша испытующе смотрела на него.

— Лялечка, — сказала она, обращаясь к девочке. — Ты бы, деточка, чайком угостила нас, а?

— Хорошо, — сказала, вылезая из-за стола, Ляля. — Только я примус не умею разжигать.

— А ты приготовь чайничек, налей воду, а я сейчас приду — помогу тебе.

Ляля взяла чайник и ушла на кухню, бросив из дверей понимающий и довольно ехидный взгляд на брата. Стеша прикрыла за нею дверь и вернулась к столу.

— Обижают? — спросила она, присаживаясь рядом с Ленькой и заглядывая ему в глаза.

— Кто? — не понял Ленька.

— Ребята.

— Положим, — пробормотал он, смущаясь. — Не очень-то я боюсь этих гогочек.

— Каких гогочек? Что еще за выражения?

— Ну, факт, что гогочек…

И Ленька рассказал Стеше о тех старорежимных нравах, которые царят у них в школе. О Прейснере же и о том, что его назвали «вором» и «колонистом», он почему-то и Стеше не решился сказать.

Стеша выслушала его и нахмурилась.

— Ну что ж, — сказала она. — Картина знакомая. Комсомол-то хоть у вас в школе есть?

— Нет. Не знаю, впрочем… Кажется, нет.

Она еще похмурилась, помолчала, подумала и сказала:

— Вот, Лешенька, дорогой, поэтому нам и нужно с тобой учиться. Образование нам нужно с боя брать, как… ну, я не знаю, как, что ли, наши давеча Кронштадт взяли. С этой буржуйской интеллигенцией, с бобочками или с гогочками, как ты говоришь, каши не сваришь. Их долго еще, — ох, как долго — перевоспитывать придется. А нам, я уже тебе говорила, своя, пролетарская, советская интеллигенция нужна.

— Да, но ведь я же не пролетарий, — мрачно усмехнулся Ленька.

— Ты-то?

Стеша, прищурившись, посмотрела на мальчика, как бы прикидывая на глазок его классовую принадлежность.

— Да, — рассмеялась она. — Пролетарий из тебя пока что не вышел. В настоящий момент ты скорее всего являешься деклассированной личностью. А это что значит? — сказала она серьезно. — Это значит — к какому берегу пристал, на том и стоять будешь. А ведь ты уже давно выбрал, к какому берегу плыть? А? Ведь знаю, выбрал ведь, правда?