Избранное. Том 3: Никогда не хочется ставить точку - Олег Куваев

Из писем И. Шабарину

Шабарин Игорь Георгиевич — геолог.

[1974]

А. М. Горький создал классическую литературу о бичах босяках. Вот и я хочу сделать нечто подобное в новых социальных условиях на фоне лозунга: "Все для тебя, дорогой гражданин, только стой в строю, не выбивайся вбок". Они меня интересуют как люди, выбившиеся вбок. Почему? Как? Одним алкоголизмом это не объяснишь. Ибо каждый бич — алкоголик, но не каждый алкоголик — бич.

[1974]

Роман. получается о бичах как социальном явлении и об отношении к ним общества и личности. Отношение государства к бичам— одно, и оно правомерного все времена, при всех формациях. Но ты — личность, и твое отношение к ним измеряется мерой души.

1988. 12 июня.

Письмо Школьной подруге

Адресат — одноклассница О. М. Куваева по Юмской сельской школе (Кировская обл.)

[1974]

Хе хе!

Ну, спасибо ЬУж от кого мог ждать письмо — от мэра города Сингапура, от эскимоса с Аляски, но только не от тебя. Так получилось у меня, что, уехав из вятских краев, я потерял всякие связи с детством. Учился, в геологоразведочном, потом лет десять работал на Чукотке, шлялся где угодно — Памир, Амур, Белоруссия. Только на родине не бывал. А тоска заела, и нынче осенью прикатил я в Юму. Взял с собой палатку, мешок спальный и провел неделю в лесу — я ведь охотник жуткий был и леса. юмские в свое время избегал. Ну что? Юма стала маленькой, леса — вроде и леса то нет, речка — вроде ручей какой то. В детстве все это было большим. Походил и вокруг нашей школы. А в школу не пошел, так Как они там затеяли торжественное собрание по случаю приезда "полярного геолога и московского писателя О. Куваева". Зачем, думаю, мучить бедных учеников, да и вообще все эти торжественные штучки не для меня.:

Теперь я живу в писателях. Работаю и в кино — может быть, что смотрела? — пара фильмов по моим сценариям прошла по Центральному телевидению. Давно собираюсь в Киров. Да и в Котельниче надо побыватьПовидал я много разного народа, но, ей богу, таких чудиков, как наши вятские, не видал. Так Что горжусь я тем, что вятский. В Москве их, кстати, много в литературном то мире.

Вот так. Странная штука жизнь. Давно ли, кажется, валяли дурака в школе, и хорошо помню, что я поочередно был безумно влюблен то в тебя, то в подружку твою, так сказать, быд недельный график — и вот уж жить то осталосьпоследнюютреть. Ох хо хо!

Жийу я как-то не очень устроенно. В геологи я пошел по убеждению, но потом вклинилась литература, и эти две профессии совмещать оказалось невозможным. Уехал из

Магадана, но все равно каждый год там бываю — немоту отвыкнуть от Чукотки, от Колымы. В геологах, да и сейчас, впрочем, зарабатывал я шальные деньги, начал было одно время спиваться, но потом скучно стало пить то, образумился. Да и времени много это требует, а литературная страсть все-таки выше других.

Жениться как-то не успел. Путешествую много. Й много в свое время печатался в журнале "Вокруг света". С него все это и началось.

Смешное было детство. О нем я ничего не писал — как-то не могу. К старости, наверное соберусь.

Ты умница, что написала. Так что уж теперь меня не забывай — старого и потрепанного бродягу с Чукотки. Думаю, как ни-будь свидимся. Разумеется, друг друга не узнаем. Смешно, честное слово.

Галька! Спасибо за письмо. Я почувствовал, что у тебя в семейной жизни что то неладно. Знаешь, если у женщины в семье все в порядке, так она, конечно, вспоминает о бывших одноклассниках, но написать им — это откладывается "на потом".

Странное дело я очень слабо помню (для профессионального писателя) детство, но твой почерк узнал. Во втором письме. А Любок Ступниковых ведь было две: одна большая и толстая, вторая — маленькая и ехидная.

Должен сказать тебе комплимент: ты оказалась самым верным товарищем с тех дальних времен. Ну, и второйгком плимент — то, что у тебя хватило решимости бросить все и уйти с чемоданчиком. Знаешь, ведь большинство "нонешних" почему то считают квартиру и холодильник гораздо большим, чем гордость и нравственная основа самой жизни. И в результате превращают бытие свое в ад или в какое то подобие доловой тряпки, о которую другой вытирает» ноги, Без гордости и решительности нет настоящей женщины.

Я много езжу, как-то легко схожусь с людьми, и, видимо, моя вятская круглая рожа располагает к откровенности. Посему в" башке у меня сидят тысячи биографий, наблюдаемых и выслуЩанныхво всех дырах от Аральского до Чукотки и от Памира до Карелии.

Тут деда — с последних чисел июня я или отправлюсь на паруснике в загранплавание до 15 августа. Маршрут

больно хороший Копенгаген, Гдыня, Дувр, Портсмут и еще Испания. Или на пару месяцев на Чукотку. Надо. А в августе или начале сентября надо бы в Юму. У меня ведь там мать похоронена, могила ни на что не похожа. Вот заказал плиту мраморную, надо привести все это в порядок. А там и Киров рядом.

Не унывай. Жизнь наша начинается в неизвестностии кончается в неизвестности. А в том коротком промежутке, когда мы ходим, что то говорим и даже думаем, надо прожить по возможности твердо и достойно. Так что не тоскуй по этому босяку, которого бросила.

Вишь, как я по старой дружбе тебя морально поддерживаю? То то. Будь здорова. Из связи не уходи, пиши.

Сдравствуй!

Как видишь, уже говорю с импортным акцентом, ибо через два дня отбываю.,

Вернусь из загранки в середине. августа. Дальнейшее бытие окутано мраком неизвестности, туманом тайны и прочими кирпичами, которые лежат на крыше и ждут, когда я мимо пойду. Все-таки надеюсь поехать в Вятку. Родина то— она ведь не баран чихнул. Юма — это тебе не Париж, а гораздо ближе душе и животу.

Завидую, что будешь ты вести нормальный и правильный образ жизни на сенокосе. Я ведь ж ж жуткий сеноко силыцик был. И последний мой подвиг, когда уже в студентах я единолично накосил отцу на корову. Во!

Эй! Вот ведь умора — все меня приветствуют с возвращением с загранки, а я нигде не бывал. Судно ушло раньше, оставив меня с загранпаспортом в кармане. Так что все мое загранплавание обошлось мне в две глупые недели в Риге и покупке пары ненужных мне костюмов.

Эх, дела а. Ведь говорил внутренний голос: "Плюнь ты, Олег, на эти Копенгагены, езжай на Чукотку". Не послушался. А мне внутренний голос еще ни разу не врал. Так что ни Чукотки, ни Копенгагена. Но во всем есть оборотная сторона. С горя начал новый роман. Опять же съездил в Вятку и наконец то соорудил матери памятник. Получилось так, что в Юму поехал я не один, а аж втроем. Ну и раз людей я привез, так и обратно надо было их отвезти.

Не ехать же было в Киров втроем то. Но на сей раз Юма (следовательно, и Киров) оказалась почему то гораздо ближе. Зимой я надеюсь быть там снова — побегать за зайцами надо и в Кирове надо быть. Дали мне адреса для покупки избы, избу то надо заводить. Может быть, севернее Кирова в Коми АССР будет глухое место. Мне бы забраться куда, чтобы дичь была, а народу не было. Вот там бы я и торчал.

Заканчиваю сценарий для "Мосфильма" и еще соорудил радиопьесу по роману. Когда ее будут передавать — я тебе сообщу.

Письмо ты написала какое то беспокойное. Что ты! И плюнь ты ради бога на мою занятость. Уж для кого, для кого, а для тебя у меня время всегда есть. Так и усеки! Усекла? Ну и будь здорова. Привет дочке. Из связи то не исчезай.

Эх, Галька, Галька дорогая моя одноклассница! Смешной ты человек. "ВКировской области много глухих мест". Это, знаешь ли, пример информации эмоционально окра шеннойгно неточной, к сожалению. Вот я шляюсь по разным Сванетиям, Чукоткам и как-то думаю: годы за сорок, и пора вспомнить, что ты — вятский. Пора искать где то хижину для души. На Чукотке мне это легче, чем на родине, ибо на Чукотке меня знает если не каждая ездовая собака, то через одну точно, и потёму могу написать в любую дыру — и ответят. "

А на станции Свеча редактор районной газеты долго читал мое командировочное удостоверение в прошлом году, потом попросил паспорт, потом писательский билет, коего я с собой не вожу, и подтверждение, что я спецкорр "Вокруг света"" — столичного все-таки журнала. Утверждение мое, что я тут все-таки родился и вырос, воспринял как еще один штрих к общей подозрительной фигуре. А я ведь был трезв, побрит и прилично одет. А он вот меня признать не пожелал. Таково на родине то.

Ну, это я так. Известность — смешная вещь.

Вчера вот прилетели ребята с Чукотки, и мы с писателем Виктором Николаевичем Болдыревым, большим моим другом, договаривались ехать в Вятку покупать избу возт ле Юмы. У него, кстати, родственники в Слободском, хорошо бы в Киров заехать. Он бы в Слободской, я бы с тобой поздоровался. I. .

Ну ладно. Кланяюсь Наталье, жму тебе мужественную (женственную) длань.

Дорогая Галька, а также многоуважаемая мисс Наталья! А пишет вам один человек, который всегда, вспоминая о вас, улыбается. Сейчас пять часов утра. И пишу я вам не потому, что "писатели начинают работать в пять утра", а по той причине, что, худо мне. Очень. Печень моя больная где то в затылке, почки ноют так, как будто их грызут сразу четыре собаки, глаза от повышенного давления болтаются где то на уровне живота. И главное — душе плохо. Вот и пишу, улыбаясь воспоминаниям нашего нищего, но прекрасного детства. Детство, наверное, всегда прекрасно.