Валентайн - С. Сомтоу

— Ты меня приглашаешь? — неуверенно и как-то даже жалобно проговорила она. — Надо, чтобы ты меня пригласил. Такие правила.

Арон и не подозревал, что у них в гостинице такие деспотические порядки для персонала — тем более в нерабочее время.

— Я тебя приглашаю.

— Просто мне надо было убедиться. — Она старательно отводила взгляд.

— Ты не бойся, я не буду к тебе приставать, — сказал он, хотя собирался как раз приставать, причем грязно.

— Мне очень жаль, что все так получилось. Этот кошмарный спектакль. Понимаешь, у меня в последнее время... проблемы с желудком.

Они уже вышли к западной оконечности нефа. Орган заиграл опять. Арон автоматически окунул пальцы в чашу со святой водой и перекрестился. Когда же он потянулся, чтобы снова взять Шеннон за руку, она отшатнулась и встала слева. Сама взяла его за руку. Но за левую.

Матерь Божья, подумал Арон. Она точно придурочная. Считает себя то ли вампиром, то ли еще какой нечистью.

Выходит, что Паводок, штат Айдахо, не такая уж и унылая задница, решил он про себя. Если тут есть еще пара-тройка молоденьких шизанутых прелестниц — то вполне можно жить. Может, он даже кое-что вставит в сценарий... который ему придется дописывать за другими, но который принесет ему миллион, и он наконец-то откупится от налоговой.

«Ну вот, — сказал он себе, — выходя из церкви, вот моя квота религии и благочестия на следующую неделю. И плюс к тому — девочку подцепил. Очень даже неплохо».

• память: 130 н.э. •

Бог умер. Император в трауре. Египет убит горем. Рим опустошен. На берегах Нила, в шатре из пурпурного шелка — император Адриан. Ночной привал. Баржи стоят на якоре, караульные — начеку. Все рабы спят. Не спит только писец. Стоит на коленях у императорского ложа, держа наготове восковую табличку и стило — на случай, если божественный император соизволит отдать приказ, по прихоти или по делу. Но даже писец клюет носом, и Адриан возлежит один, размышляя при свете горящей лампы. У ложа — корзина со свежими фруктами. Снаружи — шепчущий ветер пустыни. Мальчик с лирой в обнимку тихонько посапывает в изножье имперского ложа...

Мальчик-вампир пришел из пустыни. И снова его позвала музыка — к людям из диких бесплодных земель. Он пересек Средиземное море на военном корабле — в мраморном гробу, обитом золотом, с неаполитанской землей. Он не знал, для кого предназначен этот саркофаг, но без сомнения — для кого-нибудь из патрициев. На крышке гроба был барельеф — Зевс, принявший облик орла, преследует Ганимеда на Фригийском берегу. Это было реалистическое изображение, а не идеализированная стилизация по греческой моде. Страх в глазах каменного мальчика был настоящим.

Трирема[66] пробыла в море месяц. Мальчик почти ничего не помнит с тех пор, как он выбрался из-под пепла Помпеев. Он жил, как дикий лесной зверь — видел лишь ночь, питался только распятыми у дороги. Бывало, что он подолгу даже близко не подходил к человеческому жилью. Но теперь все по-другому. Египет, житница мира, привлекает все больше и больше народу. Воздух Александрии буквально кипит смешанным ароматом кровей: греки, римляне, иудеи, египтяне, нубийцы, нумидийцы, парфийцы. За городскими воротами — распятых хватает с избытком. Но теперь этого мало. Мальчик-вампир вспоминает музыку. Вся его жизнь была музыкой — до того, как его увезли из пещеры Сивиллы и превратили в слугу темноты. А потом превратили в темноту его самого.

Музыка в Александрии — нестройное разноголосье. В каждом борделе — китары. У каждого торговца на рыночной площади — свой напев. В публичных местах — оркестры из барабанов, авлосов и псалтерионов. В цирках — гигантские водяные органы заглушают предсмертные вопли несчастных, которых заживо пожирают дикие звери. Такой диссонанс... звуки болезненно режут слух. С каждым днем его слух все слабее.

Но на седьмой день он слышит мелодию в хаосе звуков. Она доносится издалека, из-за пределов шумного города. Он знает слова и песню:

Значит, смертным надо помнить о последнем

нашем дне,

И назвать счастливым можно, очевидно,

лишь того,

Кто достиг предела жизни, в ней несчастий

не познав[67].

Финальные строчки «Царя Эдипа» — сочинения поэта, который уже больше века как мертв. Но когда он был жив, он часто пел эти строки в пещере Сивиллы, когда нужно было составить аккомпанемент ее мрачным пророчествам.

Архаичная мелодия и знакомые слова выманили его из города. Песня звала его через пустыню. Песня летела на крыльях ветра и текла вместе с рекой, полноводной от пролитых слез Изиды. Повсюду на берегах Нила — горестные причитания и плач. Кто-то умер. Какой-то большой человек. Мальчик так и не понял, кто именно. Древняя пьеса Софокла, посвященная неумолимым деяниям судьбы, будет разыграна на его погребении — этого человека, который умер. То, что он слышит, — это пока репетиция. Все это ему удалось собрать из обрывков фраз, выхваченных из порывов ветра.

Музыка не отпускает его — зовет. Каждый день, пробудившись ото сна, что подобен смерти, он ее слышит в вечерних сумерках. По мере того как речная баржа, на которой прячется мальчик-вампир, продвигается дальше на юг, мелодия звучит все яснее. Наконец баржа подходит к берегу, где разбит город шатров и палаток. Еще около дюжины барж стоят у дощатого причала. В роще пальмовых деревьев алеет высокий шатер — такого же цвета, как небо в закате.

У реки — профессиональные плакальщицы. Их лица выбелены гипсом. Они бьют себя в грудь, рвут на себе волосы и кричат:

— О Адонис, о Таммуз, о Антиной.

Первые два имени — это боги, которых почитают на Востоке. Боги плодородия, которые умирают каждую весну, но на третий день возрождаются к жизни. Но последнее имя ему незнакомо. Но, наверное, это тоже какой-то бог.

Или нет?

Он идет вслед за голосом, который привел его сюда от самой Александрии, и выходит к шатру, где начальник хора дает наставления молоденьким мальчикам, которые будут играть в драме Софокла женщин из Фив. Мальчики, должно быть, свободнорожденные — в них нет ничего от пассивной покорности рабов. Они стоят в своих шерстяных хитонах в свете горящей лампы. Как это ни парадоксально, но начальник хора — плешивый мужчина с плетью в руках, готовый пустить ее в ход, если ученики забудут про дисциплину, — похоже, раб. Раба всегда отличишь от свободного человека, пусть даже он разодет в шелка и парчу и его украшения и духи стоят целое состояние.

Никем не замеченный, мальчик-вампир стоит в тени.

— Ты, Пертинакс, не разевай рот, как рыба! — говорит начальник хора. — А ты, Аристон, кажется, бережешь голос. Бери ноты в полную силу и держи, сколько нужно. Надо, чтобы вас было слышно во всем театре.