Костры партизанские. Книга 2 - Олег Селянкин

Наконец Григорий встал, немного помахал руками, чтобы согреться, и, подозвав товарищей, сказал им, глядя только на Устюгова, даже задорно подмигнув ему:

— Чего носы повесили? Мороз допекает? Так ведь сегодня он едва за двадцать, можно сказать, оттепель. — И сразу серьезно, без намека на шутливость: — Скоро мужики на станцию пойдут. Которые в патруль выделены. Их думаю задержать здесь, а под их видом самим на станции появиться. Как мыслите?

Предложение Григория встретили долгим молчанием: все понимали, что те, которые пойдут на станцию вместо мужиков, запросто могут погибнуть. И задание командования обязательно выполнить надо…

— Нужны восемь добровольцев, — выждав немного, предложил Григорий.

Ох, как мучительно долго никто не откликается на его призыв! Конечно, если бы личным примером воодушевить… Но он, командир, не имеет права на это. Сегодня не имеет: если восемь добровольцев погибнут, не выполнив того, что на них возложено, он вновь предпримет попытку взорвать ту водонапорную башню. До тех пор будет повторять попытки, пока не уничтожит ее. Даже если от всей группы один останется…

После раздумья, показавшегося Григорию бесконечно долгим, все его подрывники вызвались в добровольцы. И тогда он, ворча, мол, нечего дурочку ломать, нечего всем в добровольцы набиваться, когда только восемь надо, отобрал тех, в кого больше верил, кто убедительнее мог сойти за простого мужика.

Восемь мужиков словно нисколько не удивились, когда их окружили неизвестные, погнали к лесу. Казалось, и особой радости не испытали, увидев Григория, шапку которого наискось пересекала красная лента. Они просто стояли перед ним, угрюмо насупившись, и вроде бы покорно ждали того, что уготовлено им. Но сразу ожили, едва Григорий сказал, что на сутки или даже двое задержит их здесь, что сегодня вместо них патрулировать будут его люди.

Сначала обрадовались, а потом тот из них, у которого была сивая борода, закрывавшая почти всю грудь, сказал, что такое никак невозможно: его, старшего над этими мужиками, фашистское начальство в лицо знает, его обязательно вызовут для подробного инструктажа.

Под корень вроде бы срубил задумку Григория, помолчал и все же выдавил из себя с большой неохотой в голосе:

— Вот если бы человек трех или четырех подменить…

Заманчивое, прямо скажем, соблазнительное предложение…

Ну почему на войне всегда так мало времени для принятия решения?!

— Не верите, что мы своим быстрейшей победы желаем?

Эта реплика старика обрубила сомнения, и Григорий из восьми добровольцев быстро отобрал трех, а потом, подумав, старшим над ними назначил сержанта Устюгова: исполнителен, с головой и здорово старается оправдать свое воинское звание.

О том, что лучше всего заложить взрывчатку с часовым взрывателем, было говорено ранее, и Григорий проворчал:

— Чего время базарите? Идите, черти!

Восемь человек торопливо зашагали к станции, чтобы даже малым опозданием не вызвать недовольства фашистов. По тому, как незнакомые мужики сразу и сами смешались с его подрывниками, как бы взяли их под свою охрану, Григорий понял, что принял правильное решение. И поверил в удачу.

Сержант Устюгов еще с седьмого класса решил, что обязательно станет командиром Советской Армии. Окончил девять классов и сразу же подал заявление о приеме в военное училище. Даже прошел медицинскую и мандатную комиссии, даже к экзаменам был допущен. Но провалился на математике. Конечно, огорчился. Однако вывод сделал правильный: сам виноват, и нечего все валить на счастье, дескать, это оно подсунуло билет именно с теми вопросами, которые он знал хуже всего. Поэтому в армии, когда его призвали на действительную службу, немного оглядевшись и освоившись, засел за учебники, проштудировал их от корки до корки, хотя армейская служба свободным временем и не баловала.

Весной 1941 года с разрешения командования вновь подал заявление о приеме в военное училище. В то же самое, в Ленинградское артиллерийское. Был уверен, что уж теперь-то не срежется, о чем бы ни спрашивали экзаменаторы, но началась война. Чуть ли не после первого боя их полк попал в окружение, из которого выскользнули только одиночки. Вот и побрел сержант Устюгов на восток, побрел в полном одиночестве. Потом наткнулся на группу солдат, именовавших себя партизанами…

За что и сегодня ругал себя — ведь почти сразу понял, что не те они, за кого выдают себя, а уйти в неизвестность — на это смелости не хватило. Так и болтался с ними, пока фашисты не нагрянули.

Зато в отряде Каргина опять человеком себя почувствовал: и дисциплина, и спайка бойцов, и активные боевые действия сердце радовали. Одно огорчало: ему командование ни одного ответственного задания не поручало. А ведь так хотелось (даже необходимо было) доказать всем (и особенно себе), что не зря и сейчас живет в нем мечта детства. Поэтому, шагая с мужиками к станционному поселку, Андрей Устюгов был внутренне собран, видел и запоминал все, что попадалось на глаза. Прежде всего отметил: пути станции забиты эшелонами. Началась какая-то переброска фашистских сил или транспортники саботируют? Увидел на платформах и вереницу фашистских танков — покореженных снарядами, опаленных огнем. Понял: этим одна дорога — в Германию на капитальный ремонт или даже в переплавку.

Обрадоваться увиденному не успел: дорога вдруг вильнула, и — вот он, брус шлагбаума, перегородивший ее; около него, нахохлившись, топтались два полицая.

Интересно, будут обыскивать или нет? Хотя мужики и заверили, что их на станцию пропускают запросто, чем черт не шутит?

И он коснулся рукой кармана — тут ли аусвайс, вроде бы толково изготовленный бригадным умельцем. Но старик, возглавлявший их цепочку, свернул с дороги на тропочку. Полицаи будто не заметили этого, и Устюгов понял, что тропочка — своеобразный служебный проход, пользоваться которым разрешено и патрульным из местных.

Дальше все произошло тоже так, как и предсказывал старик: жандармы, стоявшие пикетом на привокзальной площади, их пропустили, скользнув по ним глазами словно по пустому месту; потом короткий инструктаж, и они, миновав станционное здание, где было полно солдат, вышли к путям.

Здесь, когда рядом никого из чужих не было, старик спросил:

— Теперь что от нас требуется?

Григорий во время разговора с мужиками и словом не обмолвился о том, зачем его людям надо проникнуть на станцию; наверняка из осторожности умолчал об этом. Устюгов решил придерживаться этой же тактики:

— Теперь мы сами.

— Барину виднее… Наш участок — от того семафора. — Старик кивнул на запад. — На пять километров тянется. А кончаем мы свой дозор завтра. Точнехонько в это время.

Устюгову почудилось, что за этой вроде бы обыкновенной информацией кроется самая вульгарная боязнь за свою жизнь, и пытливо взглянул на старика, чтобы в его глазах прочесть недосказанное. Однако тот уже повернулся к нему спиной и неторопливо зашагал вдоль рельсов к семафору.

Остались подрывники одни на станционных путях. Устюгов прежде всего подумал о том, что здесь болтаться без дела — привлечь к себе внимание фашистов. Он стрельнул глазами по сторонам. И сразу увидел двух солдат, которые, положив руки на автоматы, висевшие у них на груди, шли в их сторону; эти, казалось, уже зацепились за них глазами. Зато почти рядом был осмотрщик вагонов. Он молотком с длинной ручкой равнодушно бил по колесам. И водонапорная башня метрах в пятидесяти… Похоже, даже не охраняется…

Вспомнилось, что Григорий не раз поучал: «Чем ты увереннее себя держишь, чем ты нахальнее ведешь себя, тем больше тебе от гитлеровцев доверия».

И Устюгов крикнул осмотрщику вагонов:

— А ну, иди сюда!

Тот поколебался мгновение, но подошел.

— Ты этот вагон проверял? И не заметил, что дребезжит колесо? Во всяком случае, мне кажется, что дребезжит.

— Перекрестись, если кажется, — проворчал осмотрщик, но ударил молотком по указанному колесу.

Звук был звонкий, чистый, но Устюгов стоял на своем:

— Ну, убедился?

Фашистские солдаты вовсе рядом…

Осмотрщик вагонов, похоже, намеревался ответить грубостью, но, увидев фашистов, вдруг как-то иначе, проникновеннее, посмотрел на четырех мужиков, которые, хотя и были бородаты, по возрасту должны были служить в армии, и сказал неожиданное:

— Давай еще разок проверим. И этот, и соседние…

Когда солдаты вермахта поравнялись с вагоном, около него, ожесточенно споря, копошились пятеро русских. Они не испугались, они работали, и солдаты потеряли к ним интерес, прошли дальше. Даже не оглянулись. Поэтому и не видели, как два человека, поколдовав над замком, висевшим на двери водонапорной башни, сняли его, бесшумно скользнули внутрь башни и прикрыли за собой дверь.