Костры партизанские. Книга 2 - Олег Селянкин

— Никак, боишься меня? — удивился Рашпиль. — Да если бы я хотел тебя угрохать, то неужто не мог из автомата пальнуть? Я ведь тебя еще вон где засек!

И Стригаленок окончательно успокоился. Даже руку подал, даже спросил с притворным участием:

— Много ваших-то полегло?

— И не говори, Михась, в копеечку нам та пьяночка вскочила: только пятнадцать из шестидесяти двух и уцелело… Да и у вас, поди, потери немалые?

— Один убитый и семеро раненых, — не без гордости ответил Стригаленок.

— Ишь ты, как дешево, — покачал головой Рашпиль. — А мы своих раненых не считали, на кой ляд они нам сдались?

О раненых было сказано с таким искренним равнодушием, что мурашки пробежали по спине Стригаленка.

Но к нему Рашпиль относился вроде бы нормально, и разговор потек обыденно, как бывает у знакомых, встретившихся после долгой разлуки, которая и тому, и другому не была в тягость. Разговаривали и шли рядком. Не спеша и не к хуторку, а в сторону от него. Стригаленок считал, что провожает Рашпиля.

А на земле лежал первый снежок. Он высвечивал лес, хранил на себе следы и птицы, спустившейся с дерева на землю, и молодого зайчишки, для которого снег был еще пугающим чудом, и двух людей, шагавших степенно, словно прогуливаясь.

Стригаленку следовало бы давно остановиться и сказать: проводил тебя — и хватит, но он все шел и шел. Рашпиль, словно исповедуясь, вдруг начал выкладывать самое сокровенное и о себе, и о всех прочих, кто входил в банду. Так много интересного и важного порассказал, что Стригаленок уже прикидывал, кому бы и как все это продать. Юрке, Каргину или прямо бригадному начальству?

А тропиночка, по которой они шли, тем временем сузилась, шагать рядом стало уже невозможно. И Рашпиль пропустил Стригаленка вперед. Будто из уважения.

У кромки незамерзающего болота Стригаленок остановился и сказал:

— Проводил тебя — и хватит, у меня и личные дела есть.

И тут автомат Рашпиля чуть качнулся и угрожающе нацелился Стригаленку в живот.

— Может, все же проводишь меня вон до того островка?

До островка — метров сто. Будь сейчас лето, а не ноябрь, — и то брести до него удовольствие ниже среднего.

— А что я там забыл? — стараясь не выдать подступившего страха, огрызнулся Стригаленок. — У меня ноги не казенные, чтобы совать их в ледяную воду!

— Ничего плохого с твоим здоровьем не случится, если и промочишь их малость. Я-то ведь тоже с тобой пойду. На шаг сзади.

Если бы не автомат в руках Рашпиля…

— Да незачем мне туда идти!

— Объяснишься с ребятами, скажешь им, что в налете на нас не участвовал. О твоем же благе пекусь. Знаешь ведь, какие они нервные? Чтобы кто из них злобы на тебя не держал, не продырявил пулей твою такую умную голову. Для этого надо идти.

Слова Рашпиля не убеждали, зато автомат…

— Тут ни тропочки, ни вешки…

— Держи направление на ту корягу, а от нее чуть влево возьмешь.

Холоднущая вода с первых шагов залилась за голенища сапог, болотная грязь противно чавкает при каждом движении. А до той коряги метров тридцать… Может, там удастся обмануть Рашпиля? Дескать, лучше ты иди вперед, показывай дорогу. Если повезет, если случится такое…

У коряги Стригаленок попытался остановиться, но автомат Рашпиля сразу же уперся ему в спину.

— Теперь на два шага левее бери! — словно выругался Рашпиль.

Чтобы убежать от холода, исходившего от автомата Рашпиля, Стригаленок сделал несколько торопливых шагов и сразу провалился по пояс. Рванулся, хотел вернуться на ту же тропочку, с которой оступился, но трясина держала крепко, засасывала. Тогда он оглянулся на Рашпиля, попросил:

— Помоги. Я, кажется, в «окно» попал.

Рашпиль не ответил. Он сел на корягу, мимо которой так недавно прошел Стригаленок. Спокойно сидел и смотрел на него ненавидящими глазами. И Стригаленок понял, что не случайно попал в трясину, что потому так и разоткровенничался Рашпиль, что заранее знал, чем закончится эта прогулка. Теперь, казалось, терять стало нечего, и Стригаленок оттянул затвор автомата, сказал как только мог решительно:

— Спасай или стегану очередью!

— Не стеганешь, не посмеешь, — усмехнулся Рашпиль и полез в карман за кисетом. — Какой тебе резон убивать меня? Убьешь меня — сам непременно утонешь в этой грязюке… А я, может быть, еще и спасу. В самый последний момент, когда натешусь твоим страхом, тогда и спасу… Ты лучше брось автомат: он — лишняя тяжесть, сейчас он твою жизнь заметно укорачивает. — Рашпиль прикурил от зажигалки, сделал несколько спокойных и глубоких затяжек и опять заговорил: — Чего медлишь-то? Глянь, уже почти по грудь увяз, а все за автомат цепляешься. Я ведь боюсь его, я ведь и не подумаю спасать тебя, пока его не бросишь.

И опять в словах Рашпиля была правда: он единственный, кто еще способен спасти его, Стригаленка. Может, и действительно спасет, если бросить автомат?..

Пальцы разжались сами, и, булькнув, автомат исчез под водой.

— Спасай же, — только и смог сказать Стригаленок, с мольбой глядя на Рашпиля.

— Кого? Тебя? И не подумаю, — ответил тот, усаживаясь поудобнее. — Это друга еще можно спасать, если он тебе нужен. Или даже просто человека, который пользу тебе принесет. А ты разве человек? Или друг мне? Падло ты, а не человек, вот ты кто!.. А вот Дмитро был человек. Три побега из тюряги совершил, две «вышки» имел, а ведь жил, пока не спутался с тобой, пока не поверил тебе!.. Ты небось до этого своего смертного часа и не знал, что ты за шматок сала кого угодно продашь? А ведь ты именно такой, дешевый… Ну да ладно, прощевай, умная голова. Что-то сиверко задувать начал, как бы мне простуду не подцепить.

И он встал, щелчком метнул окурок в лицо Стригаленка. Не попал и, матюкнувшись, осторожно пошел к твердой земле.

— Командир, ты знаешь, я не трепач. И вот я — не знаю в какой уже раз — докладываю тебе официально: нет подходов к этой проклятой водонапорной башне! — теряя терпение, чуть повысил голос сержант Устюгов и оглянулся на товарищей, призывая их подтвердить его слова; те согласно закивали.

Григорий не ответил, он только еще больше сжался в своем рваном полушубке и будто окостенел в неподвижности.

Да и что он мог такое сказать, чтобы не просто возразить Устюгову, а весомо, начисто опровергнуть его выводы? Григорий в «рельсовой войне» участвовал, можно сказать, с первого ее дня, собственными глазами и не счесть, сколько раз видел не только бункера, вросшие в землю почти через каждые пять километров железнодорожного полотна, не только заминированные завалы из деревьев, завалы вдоль всей насыпи, но и непрерывное патрулирование фашистских солдат, полицаев и даже местных жителей. Из многих источников он знал, что местные в патрулях — своеобразные заложники; своими жизнями они отвечали, если поезд летел под откос на их участке.

Конечно, и в августе, когда началась операция «Рельсовая война», гитлеровцы охраняли дорогу. И завалами из деревьев ее от леса отгораживали, и из бункеров ночами в темное небо цветастыми ракетами пуляли, и по насыпи патрулировали, вглядываясь в рельсы, чуть не под каждую шпалу заглянуть пытались. Но разве сравнишь ту охрану, давнишнюю, с теперешней? Небо и земля!

И все равно командование задания для того и дает, чтобы они выполнялись!

А у Григория сейчас задание особое, ему сейчас приказано не просто рельсы взорвать на таком-то километре, а проникнуть на узловую станцию и взрывом разрушить водонапорную башню. Чтобы паровозы не могли здесь заправляться водой. Что даст уничтожение водопровода, это и малому ребенку должно быть ясно.

Да и личная гордость отступить не позволяла: прошагать по заснеженным лесам и болотам более двухсот километров, почти неделю в лютые декабрьские морозы, когда здоровенные ели от холода жалобно потрескивали, крыши над головой не иметь — и для чего? Чтобы только взглянуть — да и то издали — на ту проклятую водонапорную башню, которую взорвать приказано?

Не мог Григорий примириться с таким решением, все его нутро восстало против этого, вот и сидел он в одиночестве, мысленно не раз повторив слова одного из преподавателей, лекции которого год назад слушал на курсах командиров-подрывников:

— Спокойствие, спокойствие и еще раз спокойствие — наиглавнейшие качества любого подрывника. Нет этих качеств — нет и его. Или скоро не будет. А если к этому приплюсовать еще и думающую голову, то вовсе цены не будет тому специалисту.

Короче говоря, хорошая злость взяла Григория за горло. Но одновременно с ней жила и гордость: вон какого страха на гитлеровцев нагнали своими частыми диверсиями!

И еще сутки — уже пятые — подрывники Григория просидели в лесочке, греясь только надеждой на то, что, может быть, даже завтра командир даст приказ на отход. Всем казалось, что дело шло только к этому: и фашисты охраны не ослабляли, и командир вроде бы ничего особенного не делал, чтобы задание выполнить, а просто, сжавшись до предела, сидел под разлапистой елью и весь серый день смотрел на дорогу, по которой к станции шли патрульные из местных жителей. Раз в сутки, под вечер, шли. Обязательно восемь человек. Словно на смерть приговоренных.