Слуга злодея - Александр Крашенинников

— Что такое ты говоришь?! — воскликнул Вертухин. — Следственно, щекотание за ушами тебя подвигло убийство Минеева раскрыть?!

— Друг мой! — сказал тут исправник торжественно. — Тайна любого преступления обнаруживается случайно. Нам представляется, что все дело в ухищрениях дознавателя. А раскрывается преступное деяние такой мелочью, над коей мыши смеются.

Вертухин во все глаза смотрел на Котова и не узнавал. Давно ли господин сочинитель поучений, беременный курицей, ходил по деревне, не попадая ногами на дорогу. Сейчас же он являл собой пример красноречия и бодрости. И как Вертухин видел теперь в нем человека разумного, то распустил уши и каждому его слову внимал.

— Как совершено было убийство, ты от меня уже знаешь, — продолжал Котов. — Но я чрез систему отменных размышлений открыл также, из каких целей преступник действовал.

— Что же это за система отменных рассуждений?! — в горячности Вертухин даже привскочил, а садясь, и вовсе закричал на весь двор, поелику щепка под ним повернулась другим острием и, как пиявица, его укусила. — Говори скорее, я умираю от страсти знать сии волшебные пути!

— А система моя такова, — Котов выдернул из поленницы другой чурбак и сел на него напротив Вертухина. — Значение всякой страны состоит в той степени опасности, кою она для соседей представляет. Российская империя — государство необычайно значительное. И сила его — в неограниченном невежестве. Просвещенный народ с соседями воевать не станет и поглощен ими будет без остатка. Басурмане к нему придут — превратится в басурман, немцы — станет нечистыми латинянами. Не то народ невежественный. Он свое невежество будет отстаивать с яростью великой и останется чистотой своей славен. Больше того, дабы предупредить нашествие неверных, сам пойдет на них войною. А теперь скажи мне, возлюблено ли будет соседями такое государство?

— Не только не возлюблено, а его ненавидеть станут все благонравные страны! — воскликнул Вертухин.

— Благонравные! — сказал Котов и сморщился, будто на него брызнули навозной жижей. — Это Турция благонравная страна?

— Разве мы говорим про Турцию?

— Про Турцию, мой друг, про Турцию. Ибо тебе надобно знать, что поручик Минеев прибыл от турецкого султана с особым поручением оказать содействие злодею Пугачеву в просвещении земли русской. И золотом, и ружьями, и пушками, и колесопроводами для механического устройства мастеровых Черепановых.

— Так Пугачев — просветитель?! — от великого сомнения Вертухин весь вспотел, а потом ему стало холодно.

— Истинно просветитель! — сказал Котов. — Раздери он Россию на части, сюда хлынут и с запада, и с востока, и с юга. Все недружественные нам соседи будут здесь немедленно.

— Следственно, убийца Минеева сотворил благое дело для всей России и его не только не надо искать, но и препятствовать поискам?

И тут Котов поднялся с полена так церемонно, словно готовился наградить Вертухина орденом.

— Я свел с тобой знакомство еще зимой, — сказал он. — Но впервые слышу от тебя столь разумные речи!

Вертухин задумался.

— Что же нам в таком случае делать? — спросил он.

— Следствию нужно воспрепятствовать, — сказал Котов. — Человек, страстно возжелавший избавить Россию от нашествия басурман, никак не может быть наказан. Если его поймают, судьба его сомнительна. Ведь он лишил жизни иностранца.

Вертухин, однако, продолжал думать и сомневаться. Он не понимал, какая ему польза от сих только что открывшихся обстоятельств.

— Сообрази сам, — сказал Котов, видя нужду в призрении вертухинских дум. — Разве государыня императрица не желает скорейшего восстановления тишины и спокойствия во всех губерниях российских? И ежели мы будем содействовать исчезновению внутренних возмущений, не на благо ли империи российской поступим? Ведь человек, о коем идет речь, еще немало добрых дел может совершить.

— Отчего же он, устранив злейшего пособника Пугачева, не раскроет свое имя и не попытается оправдать свой поступок? — спросил Вертухин.

— Масон, — сказал Котов тихо и даже с грустью. — В масонскую ложу вхож. Члены сего досточтимого клуба делают добрые дела только тайно.

Теперь настала очередь Вертухина подняться и пройтись по двору крестьянина Лютого, где, честно сказать, кроме травы птичьей гречихи, мало что было примечательного.

— Какие же у тебя доказательства, что поручик Минеев был посланник турецкого султана? — спросил он.

Котов проворно оборотился к Вертухину:

— Скажи мне, сделай милость, может ли русский человек быть одновременно и мужчиной и женщиной?

Вертухин опять стал задумчив.

— Разве что его оглоблей по голове торкнут, — наконец отозвался он. — Да и то лишь на минуту — пока вся муть из головы не выветрится.

— Вот видишь, — сказал Котов. — А Минеев был и мужчиной, и женщиной. Воспомни сам, сколько за это свидетельств.

Сие предрассуждение любому могло бы показаться ничтожным, но не патриоту земли русской. Вертухин выпрямился, и в глазах у него полыхнуло пламя. Ежели он будет содействовать исчезновению внутренних возмущений, императрица его простит да, может, и наградит как-нибудь!

— Продолжению следствия не бывать! — воскликнул он.

Глава пятьдесят вторая

Явление царя

Не так, однако, считал Лазаревич, доброе имя коего после убийства Минеева уронили в навозную жижу. После отбытия Вертухина и Котова долго он в корыте возился, переваливаясь с боку на бок, а потом встал, облепленный мокрой рубахой, безобразный, как царевна-лягушка, начавшая терять кожу. Одни только волосы на его голове торчали непреклонно, будто чертополох.

Он выбрел из корыта. Кавказские водопады обрушились ему под ноги, ручьи, пуская солнечные молнии, побежали через двор на улицу.

— Калентьев, — сказал он, — спроси, друг любезный, в деревне циркуль, коим ученики фигуры чертят.

— Да откуда в здешних местах циркуль?! В деревне и школы нету.

— А ты поищи. Циркули водятся не только в школах. Они, как валенки, имеют отменное свойство сами по себе размножаться.

Калентьев залез на сеновал. Сделался великий шум, громче, нежели на уездном базаре. Исклеванный петухом, Калентьев собрал два десятка яиц и вышел за ворота, едва разбирая дорогу от насыпавшейся в глаза сенной трухи.

За ним выбрел и сам Лазаревич — как был босиком и в длинной полотняной рубахе, через кою просвечивали его голые красные колени.

Деревня лежала по берегам речки, будто сморенное жарой коровье стадо. Одна изба спряталась в крапиве по окна, другая по крышу, а третья почти залезла в речную воду, опустив туда, видно для пробы, один угол.