Школа в Кармартене - Анна Коростелева

В дверном проеме возник Кервин Квирт. Он оперся о косяк и некоторое время смотрел на все это молча.

— Вы собираетесь снять запрет с эха? — спросил он затем с участием.

Ллевелис сразу инстинктивно решил на всякий случай защитить девочек, что было глупо, так как Кервин Квирт был последним человеком, который мог бы их обидеть.

— Это моя идея, — сказал Ллевелис. — Они не виноваты.

— Я не о том. Вы пытаетесь снять запрет? — повторил Кервин Квирт, тоже начиная слегка раскачиваться в такт движениям Морвидд. — Вы действительно думаете, что здешнему эху запретили говорить? Вы припоминаете хоть один случай, чтобы вам в школе что-нибудь запретили? Профессор Мерлин всегда действует только убеждением.

— А театр? — сразу спросил Ллевелис.

— Он не запрещал, он просто вывернулся от нас и улизнул, — сказала Керидвен.

— И эхо молчит не потому, что ему запретили говорить, а потому, что его логически убедили замолчать, — продолжал Кервин Квирт. — Оно не заколдовано, если мне будет позволено так выразиться, а убеждено. Так что делать пассы руками и жечь благовония, бить в бубен и плясать в данном случае неуместно. Пойдемте отсюда.

— Но так бы хотелось его хоть разок послушать! — воскликнула Морвидд. — Ведь мне же для науки!..

— Совет преподавателей в свое время счел это эхо опасным, а в совет входят… как бы это сказать… не случайные люди, — мягко заметил голос Кервина Квирта, отдавшийся во всех уголках зала, в то время как губы самого куратора были плотно сжаты.

— Что это? Что это было? — закричал голос Ллевелиса, в то время как Ллевелис молчал.

— Эхо! — сказала Керидвен одновременно с эхом. — Это и есть эхо!

— Ну и ну! — прозвучала мысль Морвидд, и наступила тишина.

— Ну вот, эхо смилостивилось над вами, Морвидд, — с улыбкой сказал Кервин Квирт. — Слова «для науки» оказали на него магическое воздействие. А теперь марш в постель.

— Интересно, — сказал Ллевелис, когда они, вздыхая, спускались за ушедшим вперед Кервином Квиртом по узкой винтовой лестнице. — Кервин Квирт так и будет появляться сам собой каждый раз, когда мы будем заблуждаться?..

Поскольку Ллевелис и девочки довольно плохо представляли себе, с какого времени Змейк работает в школе, а также — как тома хроник располагаются по хронологии, они по случайности начали просматривать хроники с двенадцатого-тринадцатого века. Это приоткрыло некоторые завесы, но Змейк, разумеется, не упоминался там вплоть до первой четверти семнадцатого.

— Я нашла запись речи Мерлина с балкона к студентам в день святой Двинвен 1132 года, — воскликнула Керидвен. — Да, хлестко он тут…

«Если вы думаете, что долг студента — напиваться и дебоширить, так я вас разочарую. Куда я ни гляну, все и повсюду все время пьяны… Напьются — а потом спят на лекции, хоть из пушек по ним пали!.. Эта вот скверная мода, что идет из Европы, — пить вино пребольшими бочками и бренчать на лютне какие-то стишки! Это у меня-то над ухом!»

Слушайте, а эпоха вагантов-то, видно, мимо нашей школы не прошла, — фыркнула Керидвен. — Тоже, наверное, кто-то пропустил по стаканчику и сочинил какую-нибудь ахинею. Но что все всё время валялись пьяными, что-то не верится. По-моему, он сгущает краски. «Нет, я, конечно, не против разврата… покуда это касается меня самого! А не зеленой молодежи!.. Не далее как две, нет, три недели назад я встретил двух… нет, одного студента, который распевал Всепьянейшую литургию, эту похабщину! И если вот этот вот гимн пороку я услышу еще хоть один раз… Если все это будет продолжаться, то я уйду. Посыплю голову пеплом и уйду. Ну, после этого школа, естественно, закроется… Это уж само собой разумеется. Кхм».

— Смотрите! — закричал тут Ллевелис. — Мерлин ужасно возмущался, когда мы захотели устроить театр, так? — он потряс томом хроник. — А здесь сказано, что в школе раньше был студенческий театр! Только им не удалось поставить ни одной пьесы!

— Мерлин их застукал?

— Да нет же! Они были официально. Их никто не преследовал. Они спокойно репетировали. Но незадолго до постановки… что-то случилось. Вы гляньте, чего тут только нет: эскизы костюмов, декораций, тексты пьес… Матерь Божья! Я преклоняюсь перед тем, кто это написал!..

— Так и что случилось?

— Не совсем понятно. Вот, они оставили записку… Полные тексты пьес, готовые, замечания по постановке!.. С ума сойти можно… Записку… «К сожалению, наши смутные времена не позволяют нам осуществить этот замысел. Двое из участников вынуждены вернуться домой, и шаткая политическая обстановка делает невозможным сам спектакль. Мы оставляем задуманное до лучших времен. Линвел, сын Шэфре, Майрвен, дочь Лливелина, Эйлир, сын Эдерна, и так далее, подписи, 1653 год».

Тут Ллевелис окончательно вдохновился и сказал:

— Мы обязаны это поставить. Именно потому, что они не смогли… понимаете? Мы прижмем Мерлина к ногтю… то есть к стене. Теперь уж точно.

И когда толпа замарашек с горящими глазами, частично в извлеченных уже из кладовой разноцветных тряпках, опять окружила зазевавшегося Мерлина, тому пришлось сдаться и выслушать их повторно.

— В семнадцатом веке… Им что-то помешало тогда… Они ставили две пьесы… Это гениально, — тихо, но внятно говорил Ллевелис, оставив привычку орать. — Мы сделаем то же самое. По их записям, по тому же тексту… Пожалуйста!

— Пожалуйста! — возмутился Мерлин. — Да сколько времени я уже вам твержу, что пора начинать репетиции. Апрель на носу…, — последние слова Мерлина, впрочем, ни на что не повлияли, на дворе по-прежнему был декабрь, — а вы еще до сих пор в каком-то анабиозе… неглиже. Нужно портных скорее, шить костюмы.

С того дня лицо Ллевелиса осветилось внутренним светом, и он сосредоточился бы на театре, если бы только не страх за Гвидиона. Этот страх гнал его в библиотеку и заставлял искать и искать сведения о том, что же все-таки выходит обыкновенно из изящных рук Змейка.

— Смотрите, какой-то Яго… что за Яго?

— Это валлийская форма английского имени «Джеймс».

— Да? Никогда не слышал. Редкое какое-то имя. Так вот, Яго, сын Йорвета, в 1630-х годах специализировался у Змейка. Трехгодичный спецкурс по токсикологии, в дополнение к основным дисциплинам, Тарквиний Змейк. Вот тебе и на! А Змейк-то его вышвырнул в середине первого года.

— Как вышвырнул?

— Так. Прекратил спецкурс. Что такое? А, вот. Приложена характеристика, рукой Змейка. Не очень лестная, но исчерпывающая. «Проявил крайне умеренный интерес к мгновенно парализующим ядам».

— Да, это все объясняет.

Затем у Змейка обнаружился замечательный ученик по имени Инир из Тангви. Девочки просто чуть не влюбились в него по гравюре «Инир из Тангви беседует с духами огня на выпускном экзамене по органической химии». Но ажиотаж разом прекратился, как только они наткнулись на письмо его из дома к Змейку с описанием одного опыта: «Я разогревал в тиглях оба сплава, но оказалось, что в лабораторных условиях трудно повторить то, что так легко происходит в природе. Кислота же могла существовать только при высоких температурах, но не могла долго находиться в сфероидном состоянии. По стечению обстоятельств, ко мне в лабораторию как раз в это время ворвался Джеральд Трелони, так некстати охваченный жаждой мести, и вызвал меня на поединок. Я заколол его очень чисто — так, чтобы кровь не залила мне огонь под тиглями, но немного не рассчитал, и труп, падая, сдвинул декель, нарушив чистоту эксперимента. Тем не менее, вещество, полученное мной в конечном счете, обладает тем самым оттенком пурпурного, который вы мне описали, дорогой наставник, и действительно прожигает латунную пластину, оставляя по краям отверстия голубоватый налет. При повторном опыте я, разумеется, прослежу за тем, чтобы декели были закрыты герметически».