Нуреев: его жизнь - Диана Солвей

Вскоре в Париже Нуреева разыскал американский фотограф Ричард Аведон и предложил ему позировать для «Харперс базар». Знаменитый пионер модной фотографии, Аведон также прославился смелыми фотопортретами знаменитостей, привлекавших мастера, по его собственному признанию, тем, что у них были «лица мужчин и женщин, знакомых с экстремальными ситуациями». Аведону позировали герцог и герцогиня Виндзорские, Теннесси Уильямс и Дороти Паркер. И вот теперь, через два месяца после бегства от КГБ, настала очередь Нуреева, для которого экстремальные ситуации были естественным делом. Рудольфу сразу же пришлась по душе маниакальная энергия Аведона, и во время фотосессии шампанское в студии близ отеля «Сен-Режи» текло рекой. Посреди ночи Аведон вдруг предложил Нурееву сняться обнаженным. «Рудольф к тому моменту был почти пьян, и он заколебался», – вспоминала Клара; о том, чем все закончилось, она предпочла умолчать.

На следующее утро Рудольф ей позвонил, охваченный раскаянием. «Он сказал, что взбешен, что это была ошибка, он совершил глупость». Но все его страхи перед оглаской вскоре развеял сентябрьский номер «Базар». Портреты Аведона отобразили два лика Нуреева. На одном он – открытый и доступный – приветливо улыбался. На другом представал высокомерным, дерзким и соблазнительным, с пухлыми, чувственными губами – воплощение упругой силы. Нуреев опустил подробности той встречи в своей «Автобиографии». Только заметил, что, увидев сделанные Аведоном фотографии, убедился: «Он прекрасно понял меня…»

Именно во время репетиций в Довиле в том августе у Нуреева завязался короткий роман с Марией Толчиф, самой знаменитой американской танцовщицей своего времени. Сначала солистка в «Балле рюс де Монте-Карло», а потом прима-балерина в труппе «Нью-Йорк сити балле», Толчиф танцевала также в ряде спектаклей «Американ балле тиэтр», гастрольные выступления которого в Советском Союзе в 1960 году познакомили русскую публику с американским балетом. Высокая и длинноногая, с черными волосами, оливковой кожей и большими карими глазами, экзотическая красавица Мария родилась в Фэрфаксе (штат Оклахома). Ее отец был вождем индейского племени осейджи, а мать шотландско-ирландского происхождения. Выросла Мария в Голливуде; там она занималась балетом с Брониславой Нижинской и обучалась игре на фортепиано, с прицелом на концертную карьеру.

Репутация Толчиф, индейская кровь в ее жилах не могли не заинтриговать Рудольфа. Как, впрочем, и ее тесные связи с двумя личностями, с которыми он больше всего хотел познакомиться – Эриком Бруном, выдающимся классическим танцовщиком, и Джорджем Баланчиным, ведущим западным хореографом. В 1946 году Толчиф стала супругой Баланчина – третьей из его четырех жен. И хотя их брак продлился всего пять лет, Толчиф осталась его музой и прима-балериной. Многие хореографические работы, включая «Симфонию до мажор», «Орфея» и «Жар-птицу», Баланчин создал именно для нее.

К моменту знакомства с Рудольфом Мария уже разошлась со своим вторым мужем, чикагским бизнесменом, и только что рассталась с Эриком Бруном. Их бурный роман вспыхнул во время гастролей в России. Но если в артистическом союзе этих незаурядных танцовщиков царила полная гармония, то в личных отношениях ничего подобного не было. Их разрыв, оставивший в сердцах обоих горечь и ожесточение, случился за месяц до приезда Толчиф в Довиль – после того как Брун обвинил ее в попытке его задушить. На прощание Толчиф нанесла Бруну еще один – возможно, самый болезненный удар. Толчиф пообещала подыскать себе нового партнера: «Тут сбежал один русский. Он в Париже, и я его разыщу. Он и станет моим новым партнером!»

Случайно повстречав этого юного русского в Довиле, 36-летняя Толчиф «мгновенно в него влюбилась. Это была встреча двух пылких темпераментов – татарина и индианки. У них было много общего», – вспоминала Розелла Хайтауэр, тоже индианка по происхождению. Толчиф не могла отделаться от мысли, что Баланчин в молодости мог быть очень похож на Нуреева: этим впечатлением она позднее поделилась с хореографом. Мария нашла Нуреева любознательным, охочим до знаний и, кстати, «очень привлекательным, таким ребячливым и красивым… Я не могла глаз от него оторвать», – призналась потом балерина.

По любопытному стечению обстоятельств, Толчиф предстояла поездка в Копенгаген – танцевать с Бруном в Королевском театре. Пригласить Толчиф для участия с ним в гала-представлении попросил сам Брун. Правда, по его словам, он послал Марии строго официальное письмо, не оставлявшее сомнений относительно условий их выступления. А Рудольф, естественно, ухватился за шанс познакомиться с Бруном. Он быстро уговорил де Ларрена дать ему короткий отпуск. По свидетельству Толчиф, Рудольф был «одержим Эриком» и постоянно о нем говорил. Он видел Бруна танцующим только на экране, но и этого просмотра вкупе с лихорадочной реакцией публики на его выступления в России хватило, чтобы Рудольф для себя решил: «друг он или враг, но я должен выяснить, как он работает, что в нем срабатывает, и научиться работать так же».

Особый интерес для Нуреева представляли занятия с педагогом Бруна, Верой Волковой, русской эмигранткой, почти десять лет проработавшей в школе Датского королевского балета. Будучи крупнейшим на Западе адептом методики Вагановой, Волкова считалась одним из самых авторитетных балетных педагогов в Европе. И особого успеха добилась в работе с танцовщиками-мужчинами, в частности Стенли Уильямсом, у которого Нуреев позднее учился в Нью-Йорке. Сама Волкова в свое время брала частные уроки у Вагановой, побывала с гастролями на Дальнем Востоке. А в конечном итоге эмигрировала в Лондон с мужем-британцем и открыла свою собственную школу, ставшую после войны меккой для многих ведущих британских танцовщиков, включая Марго Фонтейн, и лучших зарубежных артистов, оказывавшихся в Лондоне проездом. Нуреев как никто понимал, что его техника нуждалась в «шлифовке». И надеялся, что Волкова или Брун будут развивать его талант так же, как это делал Пушкин. Поиски хороших наставников, начавшиеся в Уфе, продолжатся до конца его жизни.

По пути в Копенгаген Рудольф и Мария Толчиф остановились во Франкфурте, где Нуреева ждали съемки для западногерманского телевидения: Рудольф исполнял с французской балериной Иветт Шовире сцены из «Жизели» и «Видения Розы» – того самого балета Фокина, который Пьер Лакотт начал разучивать с ним в Париже. Нуреев настоял, чтобы они сохраняли свой приезд в тайне до последнего дня, во избежание слухов о нахождении Толчиф во Франкфурте. Но один ушлый американский репортер все-таки разыскал их. И даже умудрился заманить Нуреева на эксклюзивное интервью; а там с изумлением обнаружил у танцовщика «почти невротическую неприязнь к прессе».

Правда, причина отвратительного настроения Нуреева крылась в другом. Составитель программы Вацлав Орликовский (балетмейстер Городского театра Базеля, работавший репетитором в труппе Куэваса) не знал всей хореографии «Призрака Розы». И Рудольфу ничего не оставалось, как воссоздавать его «по крупицам» самостоятельно, полагаясь