Страсти по революции: Нравы в российской историографии в век информации - Борис Миронов

1450–1500 гг. — период восстановления и роста

1501–1550 гг. — период сжатия

1560 — начало 1570-х гг. — 1-й экосоциальный кризис

1568–1571 гг. — демографическая катастрофа

1601–1603 гг. — 2-й экосоциальный кризис

XVII–XVIII вв. — период восстановления и колонизации

XIX в. — период сжатия, первые признаки с 1730-х гг.

Начало XX в. — тотальный кризис{537}

Для второй половины XV в., по утверждению С.Н., характерны малая плотность населения, изобилие свободных земель, высокая реальная заработная плата, низкая рента{538}. В доказательство приводятся следующие лапидарные сведения, которые привожу буквально: «Приезжавшие в Россию иностранцы писали о больших лесах и изобилии хлеба. “Вокруг города (Москвы. — С.Н.) большие леса, их ведь вообще много в этой стране, — отмечал Амброджо Контарини. — Край чрезвычайно богат всякими хлебными злаками”. “Значительную часть Московии занимает Герцинский лес, — записал Паоло Джовио со слов русских послов, — но он там и сям заселен, и повсюду в нем расположены строения. Вообще от продолжительной работы людей он стал уже гораздо реже”. Московский посол, повидавший многое грек Георгий Перкамото, рассказывал в 1486 г. в Милане, что “в этой стране есть громадное количество крупного и мелкого скота, что у них есть громадное количество зерна, так что в ряде мест из-за излишнего количества его собраны удивительные и поражающие запасы, <…> особенно в тех местах, которые удалены от моря, так как там нет никого, кто мог бы взять его и отправить в другое место”»{539}. Мифологические, легендарные сведения принимаются за надежные.

Более того, С.Н. сокращает цитату из Перкамото таким образом, чтобы скрыть легендарность и сомнительность сообщенных им сведений. Вот полная выдержка, полужирным выделено пропущенное С.Н. при цитировании: «В этой стране имеется огромное количество скота крупного и мелкого, очень большие пастбища и в продаже много дешевого мяса, а также кур, есть большие реки и озера, производящие много хорошей рыбы, есть громадное изобилие зерна, так что в ряде мест из-за излишнего количества его собраны удивительные и поражающие запасы пшеницы и другого зерна, так как там нет никого, кто мог бы взять его и отправить в другое место»{540}. На территории Русского государства в 1486 г. не было еще больших пастбищ, так как южная и восточная граница проходила по линии Смоленск — Тула — Рязань — Хлынов — Пермь. Поэтому животноводство находилось на низком уровне; даже крупные землевладельцы в сколько-нибудь значительных размерах скот не разводили. Днепр, Западная Двина и Дон находились за пределами, а Волга только верховьем входила в состав государства. Несколько больших озер, находившихся на территории Новгородской республики, Москва захватила только в 1478 г. Пшеница выращивалась в небольших количествах, и пшеничный хлеб являлся деликатесом. В целом производство зерна лишь удовлетворяло потребности населения{541}. Таким образом, «много дешевого мяса, а также кур», «много хорошей рыбы», «удивительные и поражающие запасы пшеницы и другого зерна» — это все явные и сильные преувеличения, вполне естественные в устах московского посла, желавшего представить свою страну в наилучшем свете, но скрыть эти преувеличения при цитировании посла и тем самым, по сути, исказить источник не позволительно для человека, претендующего на статус профессионального историка.

С.Н. критиковал мои расчеты среднего дохода крестьян на 1877–1901 гг., полученного по результатам профессиональных бюджетных обследований 1717 хозяйств с 13,8 тыс. населения в 13 губерниях, на основании недостаточности 1717 бюджетов для надежного вывода. «Для репрезентативности бюджетных обследований в 1920-е гг., — указывал он, — считалось необходимым проведение порядка 16 тысяч описаний каждый год, причем распределение описываемых хозяйств соответствовало территориальному распределению населения». Однако число наблюдений во всех его расчетах для XV–XVHI вв. не только не достигало 16 тыс., но было во много раз меньше, чем 1717, и нередко ограничивалось единицами. Например, в доказательство высокой зарплаты говорится: «В 1520-х гг. неквалифицированный поденщик в Москве получал 1,5 деньги в день, в переводе на рожь это составляет 9,6 кг зерна — это примерно соответствует уровню оплаты работников в Германии в 1490–1510-х годах, т.е. высокому уровню зарплаты»{542}. Приведенных сведений не только мало — одно неопределенное упоминание о зарплате, но и интерпретируются они некорректно. Зарплата в Москве приведена по сведениям иностранца С. Герберштейна в 1526 г., а перевод на зерно сделан по ценам в Новгороде в 1524 г. Между тем в Русском государстве в XVI в. не существовало единого рынка; движение цен в разных местностях отличалось асинхронностью; цены различались по уровню в 4–5 раз и быстро и резко изменялись по годам. Например, цены в московских деньгах за четверть (6 пуд.) в Новгороде в 1524 г. — 15, 1535 г. — 12 денег, в 1544 г. — 60, в 1551 г. — 32, в 1560 г. -36, в 1564–1565 гг. — 25, в 1571 г. — 63, в 1586 г. — 130 (за 1525–1534, 1536–1543, 1545–1550, 1552–1559, 1572–1585 гг. сведений нет){543}.

При расчете производства и потребления хлеба в XVI в. С.Н. берет весьма неопределенные данные о ренте и крестьянской пашне по центральным областям за 1490–1565 гг., об урожае — по Центральной России за вторую половину XVII в., о составе семьи — по северо-западным областям на рубеже XV–XVI вв. Причем, чтобы это установить мне, потребовалось самому обратиться к соответствующей литературе, поскольку автор не дает характеристики используемых данных. Да и ссылки его не всегда точны. В Торопецкой переписной книге 1540 г. «оброки были расписаны до мельчайших деталей», — пишет он и ссылается на с. 49 книги Е.Н. Колычевой, где этих данных нет. Со ссылкой на «Аграрную историю» автор сообщает: «государственные налоги составляли лишь 2,5% дохода крестьянина»{544}, но и там этих сведений нет. Со ссылкой на Колычеву{545} автор говорит о нашествии татар в 1571 г.{546}, там этих сведений нет. «К XVI веку датские крестьяне были обращены в рабов», — пишет автор{547}, но источник, на который он ссылается, говорит только о развитии крепостного права. Неверные ссылки, неточная информация, встречающиеся по всей книге, чрезвычайно затрудняют понимание текста.

В тех случаях, когда выводы историков не соответствуют представлениям С.Н., он их игнорирует, а приводимые ими сведения прямо искажает. Согласно выводам исследовательской группы А.Л. Шапиро для Северо-запада и Е.И. Колычевой для центральных районов, первая половина XVI в. являлось благоприятным периодом в истории крестьянства. Первые негативные явления замечены только в 1550-е гг.{548} С.Н. же относит первую половину XVI в. к фазе сжатия, которая характеризуется прекращением или замедлением роста продовольственного предложения при продолжающемся росте населения и в конечном итоге заканчивается продовольственным кризисом.

С.Н. утверждает: «в соответствии с положениями неомальтузианский теории уровень податей и повинностей в период после Смуты был очень низким, в несколько раз более низким, чем в другие эпохи»{549}. Почти все расчеты для доказательства этого тезиса делаются по данным Ю.А. Тихонова, но последний делает совсем другой вывод: «Возрастание средних размеров барщинных и оброчных повинностей, приходящихся на крестьянский двор, говорит о прогрессирующей тяжести владельческого тягла на протяжении XVII — первой четверти XVIII в. <…> Укрупнение крестьянского двора в помещичьих имениях не имело массового характера, так что увеличение дворовых норм тягла отражало реальные сдвиги в объеме феодальной эксплуатации»{550}.

С.Н. пишет: «Теория демографических циклов утверждает, что период восстановления должен характеризоваться не только низким уровнем ренты, но и сравнительно высоким уровнем жизни населения»{551}. Правильность позитивного прогноза для России XVII в. доказывает двумя расчетами. Первый он заимствует у Р. Хелли. По собранным последним сведениям (за более чем столетний период всего 940 записей о ценах на рожь и 88 записей — о зарплате), в среднем по России за 120 лет (1601–1720 гг.) (sic!), цена четверти ржи равна 60 коп., а средняя поденная плата работника за 90 лет, 1635–1725 гг., — 5 коп.{552} На основе этого делается вывод: на заработок можно было купить в течение столетия от 8,2 кг (если четверть весила 6 пуд.) до 10,9 кг хлеба (если четверть весила 8 пуд.) — Р. Хелли не оговаривает вес четверти. Подобный расчет, во-первых, статистически ненадежен и некорректен: он основан на небольшом числе данных о зарплате, если учитывать длительность периода, неравномерность распределения данных в отдельные десятилетия и большую территорию; нельзя объединять в одну группу данные о таких изменчивых показателях, как цены и зарплата, относящиеся к разным местностям за 90–120 лет, поскольку они резко колебались по местностям и по годам — в 3–5 раз (см. табл. 29).