Страсти по революции: Нравы в российской историографии в век информации - Борис Миронов

Вычисление среднего уровня цен в такой ситуации равносильно определению средней температуры больных в большом госпитале за 100 лет. К тому же данные по годам и территории распределялись неравномерно. Например, по зарплате 63% сведений относились к олонецкому региону в 1669–1773 гг.{553} Во-вторых, расчет ничего не говорит о динамике. В силу этого Р. Хелли благоразумно воздерживается от каких-либо выводов об изменении зарплаты и цен, но С.Н. это не останавливает.

Второй расчет делает сам С.Н., основываясь лишь на 10 записях (sic!) о ценах ржи-овса и зарплате разного рода поденщиков в 1640–1650-е гг. и на 6 записях (sic!) за 1690-е гг., преимущественно в Москве и Подмосковье{554}. По этим данным получается: номинальная зарплата с середины по конец XVII в. понизилась на 10%, цены — на 33%, следовательно, реальная зарплата якобы выросла на 21%. Однако очевидно: 10 наблюдений для 20 лет, 1640–1650-е гг., и 6 наблюдений для 10 лет, 1690-е гг., — совершенно недостаточно для надежных выводов о динамике зарплаты и цен за целое столетие на огромной территории. Как свидетельствуют более представительные данные (около 900 наблюдений) о динамике цен в 15 крупных торговых центрах России, номинальные хлебные цены с 1640-х по 1690-е гг. понизились на 11% (см. табл. 29). В таком случае реальная зарплата во второй половине века не изменилась. Кроме того, динамика цен и зарплаты в отдельные периоды XVII в. отличалась разнонаправленностью: в 1611–1640 гг. хлебные цены понизились в 1,71 раза, в 1641–1670 гг. повысились в 2,1 раза, в 1671–1690 гг. понизились в 3,2 раза, в 1690-е гг. повысились в 1,14 раза. Наконец, в расчете С.Н. не принято во внимание существенное увеличение тяжести налогового бремени в 1620–1690-е гг.{555}, сводящее на нет рост зарплаты, если бы он имел место. Итак, у нас нет твердых оснований для заключения о повышении реальной зарплаты в XVII в. как главной тенденции XVII в.

1601—10 … 134 … 366

1611—20 … 191 … 390

1621—30 … 165 … 321

1631—40 … 147 … 209

1641—50 … 119 … 209

1651—57 … 106 … 287

1658—63 … 178 … 313

1664—70 … 245 … 431

1671—80 … 244 … 253

1681—90 … 77 … 136

1691—1700 … 107 … 155  

По расчетам исследовательской группы А.Л. Шапиро, для XVII в. состояние источников не позволяет рассчитать динамику посевов, урожаев, цен, повинностей даже приблизительно и сделать определенный вывод о том, был ли превышен или хотя бы достигнут докризисный уровень жизни. Относительно центральных районов можно лишь сказать: размеры запашки на душу населения в течение 1630–1680 гг. не изменились{557}. Таким образом, имеющиеся данные не показывают ни устойчивого массового освоения новых (или ранее заброшенных) земель, ни увеличения предложения продовольствия, ни устойчивого понижения цен и повышения реальной заработной платы и благосостояния. Это не помешало С.Н. период после 1620-х и до начала XVIII в. отнести к фазе роста.

Сам С.Н., как правило, не работает непосредственно с источниками, а заимствует готовые данные у других, но часто делает это некорректно. Например, со ссылкой на Е.И. Колычеву сообщается о запустении пашни в центральных областях в 1560-е гг.: «в вотчинах Успенского монастыря заброшена треть деревень, в Кашинском и Старицком уездах — около половины»{558}. Однако у Колычевой приводятся данные по 17 другим монастырям и местностям, в которых доля заброшенных земель находится в интервале от 7,5% до 50%{559}. С.Н. берет цифры, близкие к максимальным, поскольку это соответствует его представлениям о масштабе кризиса. Далее он сообщает: «В 1570 г. вслед за голодом пришла чума. В современной историографии считается, что большие эпидемии не приходят сами по себе, что они являются следствием хронического недоедания и падения сопротивления организма»{560}. Однако чума — острое инфекционное заболевание, для России — импортное; заражение происходит через укус блох и контакт с зараженным животным, а также через воздух от больного человека независимо от сытости заражаемого{561}.

В другом месте С.Н. нужно доказать, что в конце XVI в. началась фаза восстановления, и он следующим образом доказывает якобы произошедшее снижение бремени повинностей: «В первой половине XVI века норма барщины составляла 1 десятину с выти в одном поле; в подавляющем большинстве случаев эта норма сохранилась вплоть до 90-х гг. Но количество дворов на выть за это время возросло в 2–3 раза — то есть объем барщины в расчете на двор значительно сократился»{562}. На самом деле в книге{563}, на которую ссылается С.Н., указывается на «безусловное увеличение норм барщины (1,5–2 дес. С выти) к концу XVI в.», т.е. в 1,5–2 раза. А в монографии, на которую он опирается, говоря об увеличении числа дворов в выти, на самом деле утверждается иное: число дворов осталось примерно тем же — 2–3 двора на выть{564}.

Явления экономической, социальной и политической истории С.Н. искусственно привязывает к сконструированной им самим же периодизации. При этом не устанавливается, а конструируется наличие причинно-следственных (или просто функциональных связей) между этими явлениями и демографическими циклами. По сути демографическая, социальная, экономическая и политическая истории живут своей собственной жизнью, а когда интерпретируются в соответствии со структурно-демографической теорией, то просто искусственно втискиваются в прокрустово ложе схемы. Весьма существенно, что в XV — начале XX в. демографические циклы в смысле увеличения или уменьшения численности населения в России вообще не существовали: согласно наиболее правдоподобным из имеющихся сведений за 400 с лишним лет, число жителей постоянно увеличивалось: 1500 г. — 4,3 млн., середина XVI в. — 6,5 млн., конец XVI в. — 7,0; 1646 г. — 10,5; 1719 г. — 15,5; 1762 г. — 23,2; 1795 г. — 37,2; 1858 г. — 74; 1914 г. — 178 млн{565}. В некоторые периоды уменьшался или увеличивался только прирост, а не сама численность населения. В отдельные годы эпидемий и войн, возможно, число жителей уменьшалось, но надежных сведений об этом нет. Например, для северо-западных и центральных областей в последней трети XVI в. зафиксирована убыль населения, однако в то же время зафиксирован наплыв населения в южные, колонизуемые районы{566}. Несостоятельность структурно-демографической концепции применительно к России XVI в. убедительно доказана Л.Г. Степановой{567}.

В аналогичном ключе сделаны разделы книги, посвященные XVIII–XIX вв. Выводы С.Н. не могут соединить все имеющиеся данные в непротиворечивую систему. Для этих двухсот лет было характерно быстрое увеличение численности населения: среднегодовой темп прироста составил в 1719–1795 гг. — 0,82%, в 1795–1857 гг. — 0,57%{568}, в 1861–1913 гг. — 1,61%, т.е. в 2 раза больше, чем в XVIII в., и в 2,8 раза выше, чем в первой половине XIX в.{569} По утверждению С.Н., в целом XVIII век относится к фазе восстановления, колонизации и роста{570} и, значит, согласно структурно-демографической концепции, является периодом повышения уровня жизни, снижения цен и ренты. В действительности благосостояние крестьянства и мещанства в этом столетии понижалось, цены и рента стремительно росли, реальная зарплата падала{571}. А в XIX — начале XX в. — по классификации С.Н., фазы сжатия и кризиса, вопреки теории и утверждениям С.Н., уровень жизни повышался, цены росли сравнительно медленно, реальная зарплата в первой половине и конце XIX — начале XX в. повышалась. XVIII-e столетие отмечено недопотреблением широких народных масс (о чем говорит уменьшение средней длины тела). Однако ухудшение питания не привело к сокращению населения, как следует из структурно-демографической теории, его численность продолжала расти. В XIX в. увеличение населения продолжилось ускоренными темпами, во второй половине XIX — начале XX в. темпы прироста почти утроились, но рост населения в течение столетия с лишним сопровождался повышением благосостояния. Таким образом, положение структурно-демографической концепции (согласно ему население увеличивается, когда реальная зарплата растет, а цены падают, и наоборот, население уменьшается, когда реальная зарплата падает, а цены растут{572}) в России не действовало: в XVI — начале XX в. число жителей систематически росло, а цены и зарплата изменялись разнонаправленно.

С.Н. не соглашается с моими расчетами, показывающими снижение бремени налогов в дореформенное время, ввиду: 1) отсутствия массовых данных об оброках в конце XVIII в., 2) преувеличения доходности крестьянства в конце XVIII в. (поскольку их земледельческий доход я получил делением всего урожая в губернии на число крестьянских душ).