Ледяная принцесса - Камилла Лэкберг

— Мысль об аборте не приходила нам в голову. Ни разу. Учитывая обстоятельства. Мы не дали Александре никакого выбора, хотя, возможно, сегодня бы он у нее был. Мы никогда не спрашивали ее, что она чувствует или чего она хочет. Мы все сделали сами: забрали ее из школы, уехали за границу и оставались там до тех пор, пока она не родила ребенка. Никто ничего не узнал, а иначе «что же люди скажут».

Он сам заметил, как горько прозвучали последние слова. Это было самое важное. Это даже перевешивало счастье и благополучие их собственной дочери. Он не мог возложить всю вину за этот выбор на Биргит. Из них двоих она всегда лучше разбиралась в том, как вещи выглядят со стороны, но спустя годы угрызений совести и самобичевания он признавался самому себе, что это он позволил Биргит настоять на своем ради одного-единственного желания — сохранить благопристойный фасад. Он почувствовал, как желчь поднялась к горлу, с трудом проглотил комок и продолжил:

— После того как Александра родила ребенка, мы оформили ее в школу-интернат, приехали обратно в Гётеборг и продолжили нашу жизнь.

Слова падали одно за другим, как капли горечи и самоосуждения. Глаза Биргит, полные гнева, может быть, даже ненависти, впились в Карла-Эрика, словно она усилием воли пыталась заставить его замолчать. Но Карл-Эрик знал, что все происходящее сейчас началось в тот самый момент, когда Александру нашли мертвой в ванне. Он предвидел, что они будут копать с самого начала, перевернут каждый камень и вытащат на свет божий все, что тщательно скрывалось, так что будет лучше, если они расскажут правду сами, своими собственными или, как получилось, его словами. Может быть, им надо было сделать это раньше, но много времени ушло на то, чтобы собраться с мужеством. Телефонный звонок Патрика Хедстрёма стал той последней каплей, в которой он нуждался.

Он знал, что выпустил многое, но усталость лежала на нем тяжелым покрывалом, и он предоставил на усмотрение Патрика продолжать и задавать вопросы, чтобы заполнить лакуны. Он откинулся на спинку кресла и крепко вцепился в подлокотники. Первым заговорил Хенрик, его голос заметно дрожал:

— Почему вы мне ничего не рассказали? Почему Александра ничего не рассказала? Я знал, что она что-то скрывала, но чтобы такое…

Карл-Эрик приподнял руки жестом смирения. Ему нечего было сказать мужу Алекс. Патрик изо всех сил старался сохранять профессиональную невозмутимость, но все же было заметно, что он потрясен. Он поднял ручку с пола и попробовал сосредоточиться на своем блокноте.

— А кто же изнасиловал Алекс? Это кто-то из школы?

Карл-Эрик только кивнул.

— Это был… — Патрик помедлил. — Это был Нильс Лоренс?

— Кто такой Нильс Лоренс? — спросил Хенрик.

Ему со сталью в голосе ответила Биргит:

— Он вел дополнительные занятия в школе. Он сын Нелли Лоренс.

— А где он сейчас? Он должен сидеть в тюрьме за то, что он сделал с Алекс.

Было видно, что Хенрику приходится переломить себя для того, чтобы понять объяснения Карла-Эрика.

— Он исчез двадцать три года назад, с тех пор его никто не видел. Но я бы хотел знать, почему на него не заявили? Я посмотрел в нашем архиве: на него нет ни одного заявления.

Карл-Эрик закрыл глаза. Патрик не обвинял, а спрашивал, но прозвучало это как обвинение. Каждое слово, как гвоздь, вбивалось в голову и напоминало ему о той страшной ошибке, которую они сделали двадцать три года назад.

— Мы не заявили в полицию. Когда мы поняли, что Александра беременна, и она рассказала о том, что случилось, я помчался к Нелли и сказал, что сделал ее сын. Я собирался идти в полицию и так и сказал об этом Нелли, но…

— Но Нелли пришла, поговорила со мной и предложила решить дело, не вмешивая полицию. Она сказала, что не стоит подвергать Алекс еще большим испытаниям, ведь тогда вся Фьельбака будет судачить о том, что с ней произошло. Мы не могли с ней не согласиться и рассудили, что будет намного лучше, если мы сохраним все это внутри семьи. Нелли обещала, что она разберется с Нильсом должным образом, — закончила Биргит.

— Нелли даже организовала очень хорошо оплачиваемую работу в Гётеборге. И уж мы никак не стали лучше, когда ослепли, стоило только заблестеть презренному металлу и зашуршать наличным.

Карл-Эрик не пытался щадить себя: прошло время отрицать очевидное.

— Мы ничего не могли сделать. Как ты можешь так говорить, Карл-Эрик! У нас была единственная радость — Александра. Что бы с ней стало, если бы все узнали? Мы дали ей шанс жить дальше своей жизнью.

— Нет, Биргит, мы дали себе шанс жить дальше нашей жизнью. Алекс свой шанс потеряла, когда мы решили это скрыть.

Они посмотрели друг на друга. Карл-Эрик знал, что есть такие вещи, которые уже не поправишь. Она же никогда этого не понимала и не поймет.

— А ребенок? Что случилось с ребенком? Его отдали кому-нибудь на усыновление?

Тишина. Потом от двери послышался голос:

— Нет, ребенка не отдали на усыновление. Они решили его сохранить и соврать ей насчет того, кто она.

— Джулия! Я думала, ты наверху в своей комнате!

Карл-Эрик повернулся и увидел, что в дверях стоит Джулия. Она, должно быть, тихонько спустилась со второго этажа, потому что никто не слышал ее шагов. Он подумал, как давно она там стоит.

Она стояла, прислонившись к косяку и скрестив руки. Вся ее некрасивая фигура демонстрировала упрямство и вызов. Сейчас, в четыре часа дня, она все еще была в пижаме. И казалось, что она не принимала душ по меньшей мере неделю. Карл-Эрик ощутил смешанные чувства жалости и боли. Его бедный, бедный гадкий утенок.

— И из-за Нелли — или я должна сказать «из-за бабушки» — вы ничего не говорили, не так ли? И не собирались объявлять мне, что моя мама — не моя мама, а моя бабушка, а папа — не папа, а дедушка, и в первую очередь, что моя сестра вовсе мне не сестра, а мать. Ты за мной поспеваешь или мне еще раз повторить? А то все это немного сложно.

Она выплюнула вопрос, адресуя его Патрику, и было похоже, что она получает удовольствие, увидев испуганное выражение на его лице.

— Извращенцы, да?

Она понизила голос до театрального шепота и прижала указательный палец к губам.

— Но, тсс, ты не должен никому ничего рассказывать, а то что люди скажут? Начнут судачить о семье Карлгрен. — Она опять повысила голос: — Но, слава богу, Нелли мне все рассказала, когда я работала у нее летом на фабрике. Она сказала, что у меня есть право знать, кто я на самом деле. Я всю свою жизнь стояла в стороне, я чувствовала, что для меня нет места в семье. Иметь такую старшую сестру, как Алекс, было совсем нелегко, но я ее боготворила: она была всем, чем я хотела быть, и всем, чем я не была. Я замечала, как вы смотрите на нее и как вы смотрите на меня. А Алекс не утруждала себя тем, чтобы обращать на меня внимание, а я из-за этого боготворила ее еще больше. Теперь я понимаю почему. Она едва терпела, когда видела меня. Нежеланный ребенок, который родился в результате насилия, а вы заставили ее все время об этом вспоминать — каждый раз, когда она видела меня. Вы хоть понимаете, насколько жестоко поступали?

Карл-Эрик вздрагивал при каждом ее слове, как будто она хлестала его по щекам. Он знал, что Джулия права. Было беспредельно жестоко заставлять Алекс видеть Джулию и тем самым раз за разом вновь переживать тот кошмар, который оборвал ее детство. Ничего хорошего и правильного не было в этом и для Джулии. Он и Биргит не могли не видеть в ней изгоя, которым она действительно стала с самого начала; она с криком появилась на свет и потом продолжала кричать и противопоставлять себя всему миру, пока не выросла. Джулия никогда не упускала ни одной возможности быть невыносимой. А Карл-Эрик и Биргит были уже немолоды, с трудом справлялись с маленьким ребенком, тем более с таким упрямым и требовательным, как Джулия.

На самом деле они почувствовали даже облегчение, когда однажды летом Джулия пришла домой, сочась злобой изо всех пор. Их не удивило, что Нелли по собственной инициативе рассказала Джулии правду. Нелли, злобная старая ведьма, всю жизнь действовала только в своих интересах. Наверняка она видела для себя какую-то выгоду в том, чтобы все рассказать Джулии, что наконец и сделала. Они всегда этого боялись и поэтому пытались отговорить Джулию принять предложение работать летом у Нелли, но Джулия, как обычно, с бесконечным упрямством настояла на своем.

Когда Нелли рассказала ей правду, для нее открылся новый мир. В первый раз у нее появился кто-то, кому она действительно была нужна, кто хотел ее слушать и говорить с ней. Хотя у Нелли был Ян, она чувствовала с Джулией кровную связь. И она сказала, что решила завещать ей свое состояние. Карл-Эрик очень хорошо понимал, как это подействовало на Джулию. Она была полна злобы на тех, кого раньше считала своими родителями, и обожала Нелли так же, как восхищалась Алекс. Все это пронеслось у него в голове, когда он увидел ее стоящей в дверях, освещенной мягким светом из кухни. Самое печальное, что Джулия никогда не могла понять: хотя это и было правдой и много раз, глядя на Джулию, они вспоминали тот кошмар в прошлом, они все же по-настоящему ее любили. Но она жила в доме, как случайно залетевшая птица, и рядом с ней они чувствовали себя неловко и беспомощно. Так же и теперь — с той лишь разницей, что они вынуждены были признать, что потеряли ее навсегда. Физически она по-прежнему находилась в их доме, но на самом деле она их уже оставила.