Пока чародея не было дома. Чародей-еретик - Кристофер Сташеф

— Самое драгоценное наследство, — согласилась Гвен. — Но разве не случалось тебе наблюдать, что те, кто так думает, — приверженцы веры.

— Какой веры? Знаешь, когда я был маленьким, вероучений было великое множество, и подавляющее большинство из них определенно не были религиозными. Нет-нет, мне никогда не приходила в голову мысль провести их статистический анализ. Религия — это не тот вопрос, который было принято обсуждать в приличном обществе у меня на родине. На самом деле я знавал нескольких людей, которые жили весьма по-христиански, но при этом никогда не посещали церковь. Человек способен читать Библию без помощи священника, милая.

— Да, но многие ли люди ее читают? Кроме того, господин мой, ты забываешь о том, что огромное множество жителей Грамерая неграмотно.

— Верно, и потому им приходится верить священнику на слово, когда тот говорит, что так написано в Библии. Вот почему я так упорно настаиваю на просвещении, милая.

— Я тоже ратую за просвещение, господин мой, ибо понимаю, что все, о чем наши дети узнают за пределами нашего дома, сильно влияет на них. Но что же это будет за учеба, если не будет Церкви, где они смогут учиться?

— От своих сверстников, товарищей по играм, они узнают больше, чем от священника, милая. Ты сама это отлично понимаешь.

— Да, и как раз поэтому мне и хотелось бы, чтобы их товарищи по играм также обучались тому, чему бы нам хотелось. Но как же мы сможем быть в этом уверены, если не станет Церкви?

— Понимаю… — протянул Род. — Если Церковь станет Церковью Грамерая, кто знает, какие перемены нам суждены? Как знать — вдруг священникам позволят жениться? — Он кивнул. — А если священники начнут жениться, долго ли придется ждать того времени, когда они и разводы одобрят?

— Господин мой! Я и не…

— О нет, милая моя, я не это хотел сказать! И все же ты должна признать: если священник станет настолько беспринципен, что будет способен забыть об обете безбрачия, разве не логично, что он может выступить за разрешение разводов?

— Да… Тут есть доля истины. Но не все же священники помышляют о подобных уловках!

— Нет, — медленно проговорил Род. — Большинство из них — самые обычные люди, как все прочие. Они стараются быть лучше, но все равно остаются людьми — и хорошо, если им это удается. Но бывают и такие, которые и в этом заходят слишком далеко.

Гвен явно была озадачена.

— Как же, интересно, священник может слишком далеко зайти, стараясь оставаться праведным?

— Уделяя этому чересчур много стараний. Ты же знаешь, это никому из нас не дается само собой. Попадаются священники, которые доходят до крайностей и становятся фанатиками. Они решительно верят в то, что и близко не подойдут к любому, что представляется им хотя бы отдаленно греховным, и кроме того, они с той же решительностью готовы не допустить, чтобы и остальные не приближались к греху, дабы, так сказать, о нас не запачкаться. Поэтому они решают, что все приятное греховно — песни, танцы, театр, секс…

— И любовь, — пробормотала Гвен.

— Ну, так далеко они не заходят. По крайней мере не решаются сказать об этом вслух. Но уж точно, они готовы позаботиться о том, чтобы ребенок почувствовал себя безмерно виноватым, любя кого-то сильнее, чем Бога, и — страшным грешником от всякой мало-мальски похотливой мысли. Не говоря уже о том, что такие священники заставляют детей думать, что они должны посвящать любую свободную минуту молитве — не смейся, милая, я таких встречал. «Милорд, — говорят они, — вы читали „Жития святых“?»

— И правильно, господин мой. Святые были добрыми и набожными людьми.

— Они были коллекцией психопатов! Неужто ты мечтаешь о том, чтобы твой собственный сын отказался от всего, что связывает его с тобой, и решительно заявил, что между вами более нет ничего общего? Или тебе сильно хочется, чтобы у твоей дочери колени покрылись язвами из-за того, что она постоянно стоит на шершавом каменном полу и истово молится?

Гвен содрогнулась:

— Господин мой! Что за святотатственные речи!

— Святотатственные — вот уж право! Да это прямые цитаты из жизнеописаний святых! А ты не обращала внимания на то, что очень немногие из них имели детей?

Гвен вздрогнула, но упрямо проговорила:

— Я замечала, что немногие из них опускались до осуждения мирян, господин мой, а также сторонились греха, и злые люди потому не могли использовать их ради своих дурных целей.

— Что верно, то верно, — признал Род. — Считанные единицы из них позволяли сутенерам совратить их и сделать шлюхами и обратить в рабынь — но это было до того, как они стали святыми. Крайне трудно в чем-либо упрекнуть того, кто даже не позволяет людям приблизиться к себе. И все же ты должна согласиться, милая: мало чем можно помочь человечеству, если проводишь все время в молитвах.

— Думаю, святые так не поступали.

— Некоторые именно так и жили! Они уходили от мира и превращались в отшельников. Но более всего меня волнуют те, которые оставались в своих деревнях, были вынуждены терпеть насмешки и остракизм, и в итоге им приходилось отворачиваться от своих соседей. Несомненно, такое происходило из-за того, что они были из числа пары-тройки по-настоящему порядочных людей в этих погрязших во всех смертных грехах деревушках или городах… но поймет ли все это семилетний ребенок?

Гвен покраснела, но строптиво сжала губы.

— О да, конечно — наш семилетний ребенок поймет! Только не стоит его переоценивать, милая! Только из-за того, что он понимает все с первого раза, не надо думать, что он понимает и те вещи, о которых ему не говорят! Говори что хочешь — но и из-за набожности можно стать жертвой!

— Может, и так, — вздернув подбородок, отозвалась Гвен. — Однако мне не случалось встречать никого, кто бы от этого страдал.

— Вероятно, но все же ты должна признать, что тебе попадались люди, готовые вести себя только так, как им велит приходской священник, — из страха, что, согрешив, умрут в следующее мгновение и потом будут вечно гореть в адском пламени.

Гвен молчала. Она словно окаменела.

— Признайся, что это так! Ты знала таких людей — десятки бедных крестьян, у которых нет иного выбора, как только верить священникам, потому что их никто никогда не учил мыслить самостоятельно.

— Не могу спорить с этим, — негромко, но грозно проговорила Гвен. — Однако я знала гораздо больше людей, с которыми все было иначе.

— Может быть, может быть, но меня гораздо больше пугает как раз то, что в жизни мне встречалось огромное количество образованных людей, которые страдают той же болезнью! Они знают, как думать, но боятся — потому что в конце концов священник знает, что хорошо, а что плохо: это его работа. Эти люди до сих пор не поняли, что, если задать двоим священникам один и тот же вопрос, порой получаешь два разных ответа.