Война Хонор - Дэвид Вебер

Дверь отворилась перед ними с небольшим упреждением; появившийся на пороге человек, неуловимо напоминавший Джеймса МакГиннеса, приветствовал графа Белой Гавани поклоном.

– Добро пожаловать домой, милорд, – сказал он.

– Спасибо, Нико, – с улыбкой ответил граф. – Это герцогиня Харрингтон. Леди Эмили в атриуме?

– Да, милорд, – доложил тот, удостоив Хонор более церемонного поклона.

Эмоции его были сложны, и складывались они из глубокой преданности всему семейству Александеров и персонально Хэмишу и Эмили и уверенности в том, что в злобных сплетнях о Хэмише и Хонор правды не было. Она ощутила его сочувствие, но и острую нотку негодования. Причиной была не она, но те, кто, используя её как оружие, причинял боль людям, которых он любил.

– Добро пожаловать в Белую Гавань, ваша милость, – сказал дворецкий.

К его чести, противоречивые чувства никоим образом не отразились в его голосе или манере держаться.

– Благодарю вас, – ответила она, улыбнувшись настолько тепло, насколько позволяло её нынешнее состояние.

– Должен ли я доложить графине о вашем прибытии, милорд? – спросил Нико.

– Нет, спасибо. Она… ждет нас. Провожать нас не нужно, но попросите повара, чтобы приготовил легкий ужин на троих. Нет, на пятерых, – поправился Белая Гавань, указывая на древесных котов. – И пусть будет побольше сельдерея.

– Слушаюсь, милорд.

– Да, и позаботьтесь, чтобы покормили телохранителей её милости.

– Разумеется.

Нико посторонился, пропуская их в дом, и затворил за ними дверь. Хонор повернулась к Лафолле.

– Думаю, Эндрю, что мы с графом и графиней Белой Гавани должны обсудить кое-что с глазу на глаз, – тихо сказала она. – Вы, Саймон и Спенсер останетесь здесь.

– Но… – возмутился было Лафолле… и тут же захлопнул рот.

Пора бы уже привыкнуть, сказал он себе. Рано или поздно землевладелец смирится с тем, что его долг – охранять её жизнь независимо от её желания. Она уже добилась больших успехов в усвоении этого урока. Но прежнее упрямство порой давало о себе знать, и, если уж на то пошло, Белая Гавань, пожалуй, самое безопасное место для таких выходок. А если бы и нет, решил он, глядя на её изможденное лицо, сейчас он все равно с ней спорить не будет. Только не сейчас.

– Хорошо, миледи, – сказал он.

– Спасибо, – тихо сказала Хонор и повернулась к Нико.

– Будьте добры, позаботьтесь о моих спутниках, – попросила она.

Дворецкий поклонился еще почтительнее.

– Сочту за честь, ваша милость, – заверил он.

Хонор, в последний раз улыбнувшись телохранителям, последовала за Хэмишем по широкому, вымощенному камнем коридору.

У нее осталось лишь туманное воспоминание об окнах, утопленных в глубоких нишах невероятно толстых стен, об изысканных картинах, о ярких коврах и драпировках, о мебели, удивительным образом сочетавшей воплощенную роскошь и древность с удобством и практичностью, – но ничего из увиденного не отложилось в памяти. А затем Хэмиш, открыв очередную дверь, ввел её в просторный атриум, примерно двадцать на тридцать метров, защищенный кристаллопластовой крышей. По меркам Грейсона, где необходимость изолировать любые парки от агрессивной окружающей среды вынуждала создавать огромные оранжереи, это было не так уж много, но здесь, в Звездном Королевстве, ей ни разу не доводилось видеть в частных домах таких больших закрытых садов.

Кроме того, атриум казался выстроенным сравнительно недавно – и короткий всплеск эмоций графа, ощутив который она невольно оглянулась, сразу объяснил ей причину.

Хэмиш создал этот сад для Эмили. Это было её место, и Хонор внезапно почувствовала мучительное ощущение неправильности происходящего. Она, Хонор, была чужаком здесь. Захватчиком. Она не имела никакого отношения к этому безмятежному пространству, напоенному ароматом цветов. И всё же она здесь, бежать уже поздно, а значит, надо шагать вслед за графом к центру сада, где с плеском стекали в пруд с карпами струи фонтана. К женщине, которая ждала их. В полуметре от пола, поддерживаемое антигравом, висело в воздухе кресло жизнеобеспечения, которое медленно и беззвучно разворачивалось им навстречу.

Хонор почувствовала, как у неё напряглась спина и развернулись плечи. Она демонстрировала не враждебность или защитную стойку, а лишь признательность и… уважение. Ее щеки чуть порозовели, но она спокойно встретила взгляд леди Эмили Александер.

Леди Эмили оказалась выше, чем ожидала Хонор, точнее, она была бы высокой, если б могла снова встать на ноги. Ее хрупкое сложение являло собой противоположность мускулам и широким плечам Хонор. Если Хонор была темноволоса и темноглаза, то волосы леди Эмили сверкали золотом, как у Элис Трумэн, а глаза – глубокой изумрудной зеленью. Казалось, даже легкое дуновение ветерка способно подхватить её и унести прочь из кресла, ибо весила она, наверное, не больше сорока килограммов. Ее руки с длинными изящными пальцами были тонкими и хрупкими.

И ещё она до сих пор оставалась одной из самых красивых женщин всего Звездного Королевства.

Дело тут было не в форме лица, не в фигуре, цвете волос или разрезе глаз: во времена биоскульптуры и генно-косметической терапии женщина с её средствами могла создать себе любую внешность. Ее уникальность определяло нечто иное. Нечто глубоко личное. В те дни, когда она была актрисой, её магнетизм, неизмеримо более сильный при личном общении, передавался электроникой миллионам зрителей. Он покорял любого, кто находился рядом, и Хонор, воспринимавшая всё намного острее благодаря связи с Нимицем, отчетливо поняла, почему Нико так предан графине.

– Эмили, – глубокий голос графа Белой Гавани звучал ниже обычного, – позволь представить тебе герцогиню Харрингтон.

– Добро пожаловать в Белую Гавань, ваша милость.

Голос графини превратился в бледную тень прежнего теплого, чарующего контральто, проникавшего в самое сердце зрителей, но и сейчас в нем угадывался призрак прежней силы. Эмили протянула хрупкую, изящную руку – единственную, сохранившую подвижность, поняла Хонор и шагнула вперед, чтобы пожать её.

– Благодарю вас, леди Белой Гавани, – тихо сказала она, и благодарность её была глубокой и неподдельной, ибо в приветствии леди Эмили не было ни гнева, ни ненависти. Печаль – да, огромная, безграничная печаль, и усталость, почти такая же, как у Хонор. Но ни тени гнева по отношению к Хонор. Ярость была, глубокая, бурлящая ярость, но направленная на совершенно другую цель. На людей, которые осмелились так подло использовать даже её саму – как Хэмиша и Хонор – в своих политических целях.