Несущий свободу - Игорь Поль

Начальник полиции промолчал. Должно быть, прикидывал, получил ли уже его заместитель выгодное предложение от «Алюминия».

– Что вы предлагаете, сеньор комиссар? – спросил Джон. Готовностью действовать он пытался заглушить в себе непонятное тягостное чувство – оно не оставляло его с тех пор, как он увидел Ханну в комнате для допросов: мокрую, полураздетую, дерзкую. Совершенно чужую.

– Боюсь, у нас нет никаких шансов, лейтенант. Я не имею в виду этого Нуэньеса. Его-то мы возьмем. Я о тех, кто за ним стоит. Позвоните куда следует. В свете последних событий вы лицо неофициальное. Сделаете частное заявление.

Джон не успел ответить: грохот ворвался в их беседу. Взрывы следовали один за другим, казалось, звучит один длинный непрерывный громовой раскат.

Начальник полиции взглянул на часы: до назначенного Юнге срока осталось пять минут.

– Ну вот, – со вздохом облегчения сказал он, – теперь не до звонков. Теперь только успевай загонять ротозеев в убежища – скучать не придется. Вы должны меня извинить, мне нужно командовать моими людьми. Капитан, организуйте оборону здания. Общая тревога. Часовых в укрытия. Я буду у дежурного.

Он встал и пьяно пошатнулся.

75

То утро – последнее утро оберштабсефрейтора Хенрика Вольфа – началось с минометного обстрела. Ливень стих, словно испугавшись предстоящей бойни, улиц было не узнать: тротуары подмыло, отчего перекошенные плиты топорщились как попало, залежи ила и влажной черной грязи указывали места, где еще недавно пролегали русла бурных потоков. Дороги были усеяны подсыхающим мусором, остро пахло тиной и прелыми листьями. Одна только зелень радовалась прошедшему дождю: листья пальм, отмытые до блеска, приветствовали зарождающийся день веселыми взмахами. Утренний туман уже высасывал влагу из насквозь мокрой земли, легчайшая взвесь поднялась над размытыми газонами, ветерок разгонял ее по дворам. Еще спящий город был тих и умиротворен, патрульные солдаты внутри броневиков выворачивали челюсти в отчаянных зевках, терли глаза. Даже самых шумных гуляк в кабаках, запертых до окончания комендантского часа, сморил сон: головы их устало покоились на сложенных поверх столов рук; остатки сладкого дыма улетучивались через узкие окна курилен вместе с грезами клиентов, застывших на лежаках в немыслимых позах. И тут, словно музыка в дешевом боевике, завыли сирены; мины зашипели, завизжали, начали рваться; взревели моторы, водители, поминая всех святых, рванули что есть мочи, круша бордюры и углы домов, торопясь покинуть зону обстрела. Но укрыться было негде, взрывы бухали, казалось, уже по всему городу, похожие на частые удары барабанов, их аритмичная партия глушила объявления сети гражданской обороны с призывами соблюдать очередность при входе в убежища. Танки окутывались пленками силовых щитов, осколки расцвечивали прозрачные пузыри радужными переливами; кусочки щебня, точно пули, со звоном отскакивали от башен бронетранспортеров. Дымные столбы пожаров потянулись вверх, и туман сразу утратил свежесть, напитался едким запахом гари. Казармы миротворцев скрылись за сплошной черной пеленой, редкие вспышки едва пробивались сквозь дым. Листья пальм с шипением съеживались, чернели: пары кислоты были безжалостны. Это не был один из тех коротких бессмысленных обстрелов, какими боевики время от времени терроризировали небольшие городки. Это напоминало огневую подготовку, массированный обстрел перед настоящей атакой. За какие-то тридцать минут город превратился в ад.

Католический собор на холме, куда Хенрик просочился, смешавшись с толпой, был переполнен. Другого убежища поблизости не было, даже на лестнице, которая вела на колокольню, заняли каждую ступеньку, а в ворота продолжали протискиваться все новые люди, неся на руках детей и узлы с наспех собранным домашним скарбом. Католики, буддисты, мусульмане, язычники и закоренелые безбожники – все собрались здесь. В какого бы бога они ни верили, они надеялись, что тут им удастся спастись. Крики матерей, разыскивающих детей, отражались от каменных стен, вязли в стонах раненых, смешивались с детским плачем; яростные споры за кусочек свободного пространства грозили перейти в поножовщину.

С колокольни, куда с боем пробился Хенрик, панорама выглядела даже живописной. С высоты город казался чистеньким, игрушечным. Башня единственного небоскреба в центре торчала одиноким столбом, верхние этажи сияли солнцем. Вертолет огневой поддержки, кружащий над джунглями, с виду был совершенно неподвижен, белые струны ракетных выхлопов словно висели в воздухе на полпути к бескрайнему черно-зеленому морю. Все вокруг странно застыло, только грохот барабанов звучал не переставая: это плотные, точно пластмассовые, дымки разрывов поднимались тут и там между коробочками домов. Ветерок с озера сносил в сторону дым от горящих казарм. Было видно, как танки-букашки цепочкой движутся вдоль набережной, но и они отсюда казались неподвижными. На таком расстоянии бой выглядел аккуратным и прилизанным.

Священник, притулившийся в углу колокольни, потерянно молчал все время, пока Хенрик внимательно рассматривал окрестности.

– Скажите, святой отец, вон то здание, что рядом с небоскребом, – это ратуша?

Священник послушно перевел взгляд туда, куда указывал палец Хенрика.

– Отсюда плохо видно. Кажется, да. – В голосе его звучала безмерная усталость.

– А вон там, где много дыма – это казармы?

– Да.

– А «Саворский Алюминий»? Его можно увидеть отсюда? – продолжал допытываться Хенрик.

– Вон тот дом. Черный. Там, где нет дыма.

– Ага. Да по этому району даже не стреляют, – сказал Хенрик, словно сам себе. Он примечал детали: расположение батарей, ведущих ответную стрельбу; направление движения войсковых колонн; скопления беженцев; районы, наиболее подверженные обстрелу.

– В самом деле? – В глазах священника проснулся вялый интерес. Он взглянул на Хенрика, свесившегося через перила, пристальнее, словно увидел его впервые. – А вы что же, корректировщик?

– Что?

Священник смутился.

– Каждый раз, когда обстрел затягивается, я поднимаюсь сюда, чтобы не видеть этих несчастных, – пояснил он виновато. – Я подумал, если вы корректировщик, то сюда не будут стрелять. Мы нейтральны. Здесь много детей. И у нас не хватает противогазов.

– Да вы с ума сошли, святой отец! У меня и бинокля-то нет!

– Извините меня. Я не хотел вас оскорбить. Впрочем, вы ведь все равно не признаетесь… И бинокль можно спрятать в сумку. Такую, как у вас. Просто помните: это – владения Господа Бога.

– А они – тоже нейтральны? – И Хенрик указал на колокольню церкви, вокруг которой раскинулись поля полотняных палаток. Через свой усилитель он разглядел, как с крыши колокольни торчит орудийный ствол.

– Не все храмы сохраняют нейтралитет. Недавно там был бой, погибло много невинных людей. Так что их можно понять. Но мы – мы нейтральны. Если вы оттуда – объясните им…

– Я пойду. Прощайте, – сказал Хенрик.

– Храни вас Бог. И берегитесь снайперов.

Он сказал что-то еще, но Хенрик уже не слушал, проталкивался вниз, наступая на чьи-то руки и сумки: план действий отпечатался в его мозгу. Грохот заглушил проклятия – это низко над городом пронеслось звено истребителей.

Ненависть не подгоняла его так, как раньше; казалось, он израсходовал ее всю без остатка, усталость и апатия сменились возбуждением от близости цели. Такого с ним еще никогда не было; он больше не испытывал горечи, и месть, к которой он стремился, необычным образом перестала быть его личной местью. Он действовал так, словно выполнял чью-то просьбу.

Грохот обстрела не прекращался. Хенрик бежал трусцой, стараясь держаться ближе к стенам, уши, как радары, определяли по звуку степень опасности: мина летит медленно, меняет звук по мере того, как удаляется от верхней точки своей траектории, так что опытный человек может определить, насколько близка начиненная кислотой или взрывчаткой смерть. Иногда он стремительно ускорялся, торопясь проскочить опасный участок; иногда бросался на землю где-нибудь под раскидистым деревом. Вой, удар, он вскакивает, бежит дальше, и куски кровли сыплются сверху вперемешку с мусором. Он пересек двор горящего дома, где присыпанный пылью убитый лежал на земле. Пробежал по тротуару, перепрыгивая через брошенные узлы. Миновал перевернутый чадящий автомобиль на углу – рука, торчащая из окна, слабо шевелилась. Люди были повсюду, стоило лишь присмотреться: прятались в кустах, выглядывали из окон цокольных этажей; тучный мужчина, отчаянно ругаясь, тащил тележку, груженную скарбом, две женщины подталкивали тележку сзади; двое пронесли мычащего от боли раненого, используя вместо носилок старое пальто. Хенрик упорно двигался в район, что приметил с колокольни. Бой разгорался: к минным разрывам примешивались ухающие звуки гаубиц, с юга доносился треск автоматического оружия. Дымные ракетные хвосты поднимались со стороны озера, расчерчивали небо.