Цмцерон - Пьер Грималь

Оратор, в свою очередь, изыскивает поддержку где только можно. Коллега его по консульству Гай Антоний, сыгравший, как мы знаем, в том достопамятном году довольно двусмысленную роль, после разгрома Катилины управлял Македонией в качестве проконсула, куда отбыл весной 62 года. Летом и в начале осени до Рима стали доходить весьма нелестные отзывы о деятельности наместника. Цицерон счел своим долгом защитить Гая Антония в сенате и не допустить его отзыва. Действовал ли Цицерон в силу моральных обязательств, которые в принципе всегда существовали между магистратами-коллегами, или по другим, не столь благовидным мотивам? Ряд писем, написанных между концом 62-го и январем 61 года заставляет предположить, что двух консуляриев связывала тайная договоренность. По-видимому, Цицерон оказал Антонию помощь в получении Македонского наместничества в обмен на обещание поделиться прибылями, которые это наместничество принесет. Упомянутые письма отличаются крайне раздраженным тоном, Цицерон не упускает повода напомнить адресату об оказанных ему услугах. Раздражение вызвано болтливостью Антония, твердившего всем и каждому, что значительная часть денег, которые он взыскивает с македонян, предназначена Цицерону и что оратор прислал в провинцию своего отпущенника с поручением следить за распределением доходов. В письме к Аттику Цицерон описывает ситуацию, выражает возмущение и просит друга съездить к Антонию и выяснить на месте, что происходит. Из писем бесспорно следует лишь одно: Цицерон рассчитывал, что бывший коллега даст ему взаймы денег для покрытия долга, образовавшегося в связи с покупкой палатинского дома, а Антоний отнюдь не торопился предоставить заем. Дает ли это основания обвинять Цицерона в бесчестности? В Риме принято было брать у друзей в долг. Разве не мог Антоний входить в число друзей Цицерона? Во всяком случае, он многий был обязан бывшему коллеге, и если не испытывал благодарности, то, без сомнения, нарушал обычай и неписаные правила поведения, принятые в Риме. Не исключено также, что отпущенника, который, по словам наместника, держал себя нагло, в самом деле послал Цицерон, но, может быть, оратор просто хотел поторопить Антония с выполнением взятых обязательств; Антоний же воспользовался приездом отпущенника и разгласил договоренность, которой следовало остаться частным делом. Огласка меняла характер договоренности, вместо выполнения долга чести получался сговор разбойников, дележ награбленного. Аттик, который сам ожидал от Антония некоторых услуг, сумел, по-видимому, уладить дело, поскольку Цицерон остался «другом» Антония и двумя годами позже не без риска для своей репутации вернул ему какую-то сумму, очевидно, возвращая долг, то есть деньги, которые Антоний ссудил ему «из благодарности».

В том же, 62 году, кажется, в начале лета и, во всяком случае, до возвращения Помпея с Востока, Цицерон произнес речь «В защиту поэта Архия» — речь, образующую как бы светлую паузу среди интриг и нападок, теснивших оратора со всех сторон. Мы уже знакомы с поэтом Архием и знаем, какое влияние он оказал на Цицерона в юности. Чувство благодарности к старому учителю и явилось причиной того, что Цицерон при всем достоинстве консулярия согласился выступить защитником Архия. Возможно также, что оратор хотел оказать услугу Лукуллу — Архий дружил с ним па протяжении многих лет. Однако главное то, что Архий в глазах Цицерона — глашатай славы и бессмертия, а истинную славу и истинное бессмертие может дать только поэзия. Архий обещал воспеть в греческих стихах консульство Цицерона; и было только справедливо, что консулярии послужил поэту своим красноречием, для развития которого тот так много сделал. Речь Цицерона изобилует лирическими признаниями. О годах и чувствах своей молодости, о своей любви к славе — той, конечно, что достигается служением государству, но в еще большей мере благодаря поэтам, писателям, мыслителям, увековечивающим человека для потомства. Сразу же во вступлении к речи обозначаются мысли, которые много лет спустя были развиты в «Тускуланских беседах»: жажда славы, терзающая наши души, доказывает, что в каждом человеке заложена тяга к бессмертию; память, которую мы по себе оставляем, нам небезразлична, и даже после смерти никто не может остаться равнодушным к славе, которая и тогда «коснется какой-то части нашего существа». В творчестве Цицерона между речью «В защиту Архия» и «Тускуланскими беседами» важное место занимает сон Сципиона, завершающий диалог «О государстве». Он доказывает, что Цицерона постоянно преследовала мысль о жизни после смерти, которая дается в удел тому, чья деятельность на земле была особенно значительной и славной. Разумеется, Архий выиграл дело — тем более что председательствовал в суде Квинт Цицерон, в ту пору претор.

В конце 62 года Помпей наконец высадился в Брундизии. Он помирился с Цицероном. Так по крайней мере рассказывает Цицерон в письме к Аттику от 1 января 61 года. Покоритель Востока, несмотря на всю свою славу, находился в это время в странной политической изоляции. Из Македонии вернулся Красс, который сильно опасался появления Помпея в Италии, теперь же обрел прежнюю уверенность. Еще на Востоке доходили до Помпея слухи о поведении его жены Муции, не раз изменявшей погруженному в воинские труды мужу; по возвращении в Рим Помпей расстался с Муцией, не пожелав даже выслушать ее оправдания; это сразу восстановило против полководца весь клан Метеллов, из которого Муция была родом. Попытка Помпея жениться на дочери или племяннице Катона оказалась безуспешной. Катон от союза отказался. Помпей не настаивал; распустив армию, он стал ждать постановления сената о его триумфе. В последующие месяцы он постарался найти людей, на которых мог опереться, но Цицерона в их числе не было.

В декабре 62 года, в то самое время, когда Помпей возвращался в Италию, в Риме разразился скандал, который имел далеко идущие последствия. Цицерон рассказывает о нем Аттику как-то мимоходом, среди других столичных новостей в письме от 1 января, о котором мы упоминали выше. В начале месяца в доме Цезаря, в ту пору претора, женщины совершали обряды в честь Доброй Богини. Праздник нарушило появление тайно проникшего в дом мужчины, переодетого арфисткой. Ему удалось ускользнуть неузнанным, но никто не сомневался, что то был Публий Клодий, возлюбленный жены Цезаря Помпеи. Авантюрная выходка молодого аристократа превратилась вскоре в событие государственного масштаба.

Публия Клодия хорошо знали в городе. Он принадлежал к роду Клавдиев, но изменил имя и стал называться в соответствии с народным произношением Клодием; отказался он от патрицианского имени явно для того, чтобы завоевать симпатии плебса. Клодий родился около 90 года, сражался на Востоке в армии Лукулла, своего шурина, но проявил неповиновение и убедил солдат не следовать за полководцем дальше на Восток. Лукулла сменил Марций Рекс, женатый на другой сестре Клодия, последний вошел в окружение нового командующего и стал во главе приданной армии эскадры; был захвачен пиратами, освободившись, отправился в Антиохию, принадлежавшую тогда к царству селевкидов, начал сеять в городе смуту, вербуя граждан в якобы затеянный им поход против арабов. В городе началось восстание, и Клодий едва не погиб. Вернувшись в Рим, он выступил в 66 году с обвинением Катилины во взяточничестве, но был заподозрен в преступном сговоре, ибо явно намеренно построил обвинение так, что Катилина легко мог его опровергнуть. Позже Клодий появился в Цизальпинской Галлии при Луции Мурене, где, если верить Цицерону, занимался разного рода вымогательствами. Неуживчивый, вечно затевающий ссоры и распри, он, как все полагали, должен был принять участие в заговоре Катилины. Существовали подозрения, что он действительно вошел в число заговорщиков, но Плутарх уверяет, что, напротив того, Клодий оставался верным сторонником Цицерона и входил в вооруженный отряд, охранявший консула Таков был Публий Клодий Пульхр, вожак толпы и прирожденный смутьян. Он годился для достижения определенных политических целей, но положиться на него до конца было невозможно, в частности, и потому, что вряд ли свойственны были ему какие-либо политические убеждения. Клодий отличался наглостью и постоянным стремлением к насилию, отчего и сделался вскоре самым худшим и самым опасным из врагов Цицерона.