Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси - Юрий Максимилианович Овсянников

одной: архитектор-скульптор де Растрелли. В другой: скульптор-архитектор де Растреллий. Значит, вплоть до самой смерти Бартоломео Карло Растрелли считали в России не только скульптором, но и зодчим. Порой даже сначала зодчим потом скульптором.

Что же делал тогда Франческо Бартоломео Растрелли? Неужто пребывал все время в учениках и помощниках своего отца? А дворец князю Кантемиру, достоверно построенный им?.. А составленный им самим перечень исполненных работ? Он сам же написал и о проекте дворца Долгорукова, и о зимнем и летнем Анненгофах: «Я построил…»

Первый перечень работ Растрелли-младший составил через девятнадцать лет после описываемых событий, то есть в 1755 году, когда большинство свидетелей начала его карьеры уже ничего не могли сказать, — кто умер, а кто томился в далекой ссылке. В 1741 году в прошении на имя Иоанна Антоновича Франческо Бартоломео чистосердечно пишет: в 1735 году получил заказ от Бирона строить дворцы в Курляндии, в 1738 году удостоен звания обер-архитектора. Этим сведениям (подробнее речь о них пойдет в свое время и в надлежащем месте) можно и должно верить. Все свидетели событий еще живы.

А как же со строениями Анненгофов?

Могло быть так и, вероятно, было: контракт заключили с Растрелли-старшим как с уже умудренным опытом мастером. Ведь именно Бартоломео Карло пригласил в Россию сам царь Петр. Не исключено, что свою, и, может, немалую, роль сыграли или подношение скульптора — восковой бюст матери императрицы, или вовремя замолвленное словечко сыновьями покойного соседа — Левенвольде. Не исключено, что слухи о связях Растрелли-младшего с нынешним государственным преступником Иваном Долгоруковым вызвали неудовольствие императрицы.

Итак, официальным строителем дворцов для Анны Иоанновны в Москве и Петербурге числился Бартоломео Карло Растрелли. А сын принимал участие в составлении проектов. И, скорее всего, очень значительное. В выдумке, в архитектурной фантазии Растрелли-младший превосходил отца (вспомним свидетельство Кантемира). И Растрелли-старший, вероятно, понимал это. Вот почему, находясь в преклонном возрасте, когда никто уже не мог опровергнуть его, Франческо Бартоломео Растрелли все работы этих лет приписал единолично себе.

Контракт с Растрелли-старшим, вероятно, был секретом полишинеля. О даровании Франческо Бартоломео ближайшее окружение императрицы знало достаточно хорошо. Не случайно некоронованный властитель России Эрнст Иоганн Бирон поручил строить свои дворцы в Курляндии еще не принятому на государственную службу, казалось бы, безвестному Растрелли-младшему. Но об этом дальше.

VI

Каким он был, Зимний дом императрицы Анны в Московском Кремле, узнали совсем недавно. Только в 1968 году О. С. Евангулова обнаружила в Центральном государственном архиве древних актов (Москва) подробное описание дворца, составленное в 1736 году.

Судя по описи, деревянный дворец состоял из двух строений — основного корпуса, где размещались жилые покои, и огромного тронного зала, приставленного к дворцу со стороны двора.

Теперь не разобраться, почему зодчий избрал такую композицию: то ли из-за недостатка свободного пространства в Кремле, то ли по желанию заказчицы, а может, по недостаточному еще умению «связать» в единое целое одноэтажное здание с высоким объемом двусветного зала. Впрочем, такая композиция сближала Зимний дом с расположенными рядом старинными царскими хоромами. Императрице могло это нравиться.

От старорусской архитектуры, а вернее от древних церквей, позаимствовал Франческо Бартоломео еще один прием — хоры. Сделал он их над входом в тронный зал. Открытые и просторные, они свободно вмещали многолюдный оркестр роговой музыки.

Отделку зала и дворцовых покоев исполнили уже на западный манер. Бревенчатые стены обтянули холстом, расписанным под мрамор. Вдоль стен зала и парадных покоев установили позолоченные и посеребренные деревянные статуи на точеных постаментах — «столбах». Особой роскошью выделили спальню Анны Иоанновны. Стены обшили ореховыми панелями, дубовый паркет уложили в затейливом узоре, над каминами и дверьми повисли гирлянды золоченых резных «фруктов». А на холсте, затянувшем потолок, гасконец Каравак написал плафон, «красиво раскрашенный и с хорошенькими фигурками».

Эти попытки сокрыть с помощью нарядного убранства подлинную природу материала свидетельствуют о новых требованиях к дворцовому интерьеру. До этого стены и потолки, как это было и в XVII столетии, обычно затягивали яркими одноцветными и узорными тканями, не стремясь подражать другим материалам. Роспись под мрамор — новация, рожденная требованиями богатства и пышности — главных признаков красоты.

Фантазия зодчего и рукодельные хитрости, исполненные по замыслам Растрелли, превращают деревянный дом в сверкающую игрушку.

Примечательная деталь: почти во всех документах о строительстве зимнего Анненгофа вместо фамилии зодчего писано «мастер». Что это — нежелание уточнять имя подлинного автора или старое живучее отношение к зодчему как к безропотному слепому исполнителю пожеланий заказчика? Через несколько лет, при строительстве петербургских дворцов, уже всюду пишется только фамилия архитектора.

Дворец новый, а разместились в нем по старинке. Как привыкли еще в Курляндии. Рядом со спальней императрицы, через три небольших покоя, спальня любимца — обер-камергера Эрнста Иоганна фон Бирона. Следующая комната — спальня Бироновых детей, ликом походивших на императрицу. Тут же во дворе выделили уютные апартаменты и другому любимцу — графу Рейнгольду Густаву Левенвольде.

В новом дворце веселились. Наверстывали упущенное за двадцать лет. Впрочем, курляндская нищета не разбудила воображения. Веселье сводилось к излюбленной нежной буженине, токайскому, картам и танцам. А для утверждения богатства империи велено было на каждое празднество являться в новом платье на иноземный манер. Пример подавали сама императрица и ее немцы. Подражать им стало обязанностью. Страх перед возможным недовольством правительницы приобщал к западной моде быстрее указов и дубинки царя Петра.

О начавшемся изменении нравов в России полстолетия спустя образно поведал историк князь М. Щербатов:

«Великолепие, введенное у двора, понудило вельмож, а подражая им, и других умножить свое великолепие. Оно уже в платьях, столах и других украшениях начинало из меры выходить; так что самою императрицею Анною примечено было излишнее великолепие и изданным указом запрещено было ношение золота и серебра на платье, а токмо позволено было старое доносить, которые платья и были запечатаваны. Но тщетное приказание, когда сам двор, а паче тогда по причине сыновей герцога Курляндского, людей молодых, в сей роскошь впал. Не токмо сей роскошь виден был на торжественных одеяниях придворных и других чинов людей, но даже мундиры гвардии офицеров оный ощущал, а паче мундиры конной гвардии, которые тогда были синие с красными обшлагами, выкладенные петлями и по швам широким золотым галуном. Многие из знатных людей стали иметь открытые столы, яко фельдмаршал граф Миних, вице-канцлер граф Остерман, хотя, впрочем, весьма умеренно жил; Гаврило Иванович Головкин, генерал-адмирал граф Николай Федорович Головин и другие. Число разных вин уже умножилось, и прежде незнаемыя шампанское, бургонское и капское стали привозиться и употребляться на столы. Уже вместо сделанных из простого дерева мебелей стали не иные употребляться как англинские, сделанные из красного дерева мегагене, дома увеличились и вместо малого числа комнат уже по множеству стали иметь, яко свидетельствуют сие того