Великие зодчие Санкт-Петербурга. Трезини. Растрелли. Росси - Юрий Максимилианович Овсянников

времени построенныя здания; зачали дома сии обивать штофными и другими обоями, почитая неблагопристойным иметь комнату без обой; зеркал, которых сперва весьма мало было, уже во все комнаты и большия стали употреблять. Екипажи тоже великолепие восчувствовали: богатыя, позлащенные кареты, с точеными стеклами, обитыя бархатом, с золотыми и серебряными бахрамами; лучшия и дорогие лошади, богатые, тяжелые и позлащенные и посеребренные шпоры, с кутасами шелковыми и с золотом или серебром; также богатыя ливреи стали употребляться…

Всякой роскошь приключает удовольствие и некоторое спокойствие, а потому и приемлется всеми с охотою, и по мере приятности своей распространяется. А от сего, от великих принимая малые, повсюдова он начал являться; вельможи, проживаясь, привязывались более ко двору, яко ко источнику милостей, а нижние к вельможам для той же причины. Исчезла твердость, справедливость, благородство, умеренность, родство, дружба, приятство, привязанность к Божию и к гражданскому закону и любовь к отечеству; а места сии начинали занимать презрение божественных и человеческих должностей, зависть, честолюбие, сребролюбие, пышность, уклонность, раболепность и лесть, чем каждый мнил свое состояние сделать и удовольствовать свои хотения».

За повседневным весельем пыталась императрица тщательно укрыть давящий страх. Не могла забыть желания некоторых ограничить ее власть. Чудились повсюду тайные сговоры и замысленные покушения. Чтобы упредить возможные злодейства, Анна Иоанновна учредила Канцелярию тайных розыскных дел с пытошными застенками. Во главе поставила молчаливого, богомольного, маленького росточком генерала Андрея Ивановича Ушакова. Открытие застенков оправдала указом о воцарившемся в стране благополучии: «…всем известно, какие мы имеем неусыпные труды о всяком благополучии и пользе, что всякому видеть и чувствовать возможно, за что по совести всяк добрый и верный подданный наш должен благодарение Богу воздавать, а нам верным и благодарным быть!»

Указ страха не уменьшил. По совету верных курляндцев императрица создала новую гвардию — Измайловский полк из двух тысяч мелкопоместных дворян. Дворец в Кремле опоясали кованой решеткой и возвели специальную караульню — шесть палат, а «подле оных палат вымощено досками, где стоят солдаты во фрунте и пушки становятца». И эта мера не принесла успокоения.

Решено было создать новую блистательную резиденцию в стороне от Кремля, от центра Москвы с усадьбами старой родовой знати. Выбрали Лефортово, поближе к Немецкой слободе. Там, где некогда мечтал увидеть свой дворец царственный дядюшка, Петр Алексеевич. Растрелли получил повеление — сделать проект нового Анненгофа.

Никакие достижения науки пока не в состоянии раскрыть секреты художественного творчества, определить его начальный и важнейший момент — зарождение замысла. Возможны предположения, домыслы на основании сходных ситуаций. Порой эти предположения кажутся близкими к истине, если вообще эту истину удается установить. Порой так и остаются домыслом с той или иной мерой убедительности. Поэтому не будем задавать вопрос: как и где искал Франческо Бартоломео Растрелли прообраз будущего дворца.

Известно, что императрица не любила утруждать себя различными бумагами. Доступнее, понятнее увидеть будущую резиденцию в натуральном, пусть в уменьшенном, игрушечном виде. Венценосный дядюшка Петр Алексеевич тоже заказывал модель Стрельнинского дворца. И она, Анна Иоанновна, должна следовать его примеру.

Модель была «опробована», и 19 января 1731 года последовало высочайшее повеление «построить… в самой скорости новый Анненгоф в Лефортове».

Тридцать с лишним лет спустя Франческо Бартоломео Растрелли подробно запишет об этом дворце: «…фасад, обращенный в сторону города Москвы, имел более 100 туаз в длину, не считая галерей, выходивших во двор и имевших в длину более 60 туаз…» Прожив почти полстолетия в России, зодчий по-прежнему определяет длину не русской саженью, а старинной французской мерой — «туаз»…

Описи частных библиотек первой половины XVIII века свидетельствуют, что в Петербурге хранилось немало фолиантов и гравюр с изображениями дворцов и архитектурных памятников Италии.

Интерес и почтение к итальянской архитектуре бытовали в России издавна. Дневники стольников царя Петра могут немало поведать о восприятии русскими людьми европейского зодчества. Так, один из умнейших людей, окружавших царя Петра, граф Петр Андреевич Толстой, оставил подробное описание храмов и дворцов Рима, Флоренции, Болоньи, Венеции. Особо понравившиеся строения Толстой отмечает своеобразной характеристикой: «на итальянский манер».

Подобную приверженность к итальянской архитектуре высказывает и будущий русский посол в Париже Б. И. Куракин. Архитектуру Англии он определяет «ординарной», а вот от «Амстердама до Утрехта гораздо плезир хороший: много изрядных домов с манера итальянскова…».

Весьма вероятно, что Растрелли-старший привез в Россию увражи с видами дворцов и храмов своей родины. Перелистывая их, разглядывая отдельные гравюры, отец и сын, возможно, искали приемлемые решения для своих будущих творений.

Большинство историков утверждают: главные достижения итальянского искусства XVII столетия — в области архитектуры. А ведь именно Италия считается родиной стиля, получившего название «барокко». Стиля, принесшего на смену ясному, спокойному, гармоничному искусству Высокого Возрождения сложное единство, рождающееся в динамике и контрастах, проникнутое бурным движением, эмоциональным порывом, пышной декоративностью.

Первыми начали воплощать в жизнь новые художественные принципы будущие великие мастера барокко — Бернини и Борромини. Они изменили привычные планы зданий. Вместо идеальных прямоугольников или окружностей эпохи Возрождения в дворцах и храмах барокко возникли резко выступающие или западающие объемы. В различное время дня солнце по-разному освещает их, отчего возникает беспрестанная игра света и тени, рождающая удивительное впечатление движения, тихого «дыхания» здания. Изменился план — иным стал и фасад. Плоские пилястры уступили место колоннам и полуколоннам. Они то собираются в группы, образуя пучки, то «разбегаются» вдоль фасада. Своим ритмом колонны придают строению особую напряженную динамику. Как бы втянутыми в эту «игру» оказываются замершие в беспокойном движении и многочисленные статуи на балюстраде крыши, и пышные украшения в виде завитков, картушей, гирлянд из сочных листьев и трав и даже человеческих фигур на фронтонах и наличниках окон. Вместо привычного равновесия несущих и несомых частей здания — напряжение, борьба, сложные динамические построения. Здание как бы активно взаимодействует с окружающим пространством, то поддаваясь в отдельных местах его давлению, то преодолевая его силу, выступая своими объемами вперед. И в этом подчеркнутом взаимоотношении архитектуры с окружающей средой — тоже специфическая черта барокко.

Поклонник итальянского барокко, Растрелли-старший не только пронес свои убеждения через всю жизнь, но старался передать их сыну, заставив его твердо уверовать в беспредельные возможности стиля Бернини и Борромини. Вот почему зимний и летний Анненгофы стали первым этапом в сложении искусства русского барокко XVIII века.

15 мая 1731 года огромное здание нового дворца подведено под крышу. Начинается внутренняя отделка. Опытные мастера одевают стены полированными фанерками, краснодеревщики режут из ценных пород фигурные наличники, десятки живописцев готовят расписные плафоны, декоративные панно, десюдепорты. Постоянно подгоняемые смотрителями, толкаясь и мешая друг другу, сотни мастеровых спешат закончить порученную им работу.

Осенью дворец готов принять хозяйку. Под охраной верных измайловцев, в окружении скороходов,