Современная финская новелла - Мартти Ларни

Они пересекали обледеневшие дороги, на которых виднелись следы санных полозьев и валялись клочья сена и засохший конский навоз, и тогда ему все отчетливее вспоминалось детство, чистые краски тогдашних зим, прозрачные голубые тени, ложившиеся на санный след; и тогда он думал, что как бы там ни было, а он будет счастлив… Лес был полон звериных и птичьих следов, то тут, то там виднелась лыжня, а когда стало смеркаться, во дворах начали топить бани. В низинах толстым слоем лежал сухой снег, по которому трудно идти на лыжах, зато гладкие склоны холмов были лишь слегка припорошены снегом. Поля казались бескрайними, а леса непроходимыми, но все же они шли вперед, двое любящих, а над ними уже сгущались тучи…

Вяйски поморщился, не открывая глаз, затем взглянул из-под опущенных ресниц на Розу, которая лениво подняла стакан, выпустила дым изо рта и стала пить медленными глотками; Вяйски услышал, как из горла вырываются булькающие звуки, и его почти затрясло от отвращения, которое относилось не только к этой женщине, а к чему-то более общему. «Я должен уехать, уехать от всего этого», — снова подумал он. Но как бросить Розу, которая ради него сожгла за собой все мосты, ушла из рекламного бюро, потому что Вяйски считал такую работу низкой и неприличной, рассталась с мужем-архитектором, к которому теперь не было возврата, так как у него уже была другая женщина, молодая и кареглазая. У Розы не было теперь ни денег, ни энергии, ни твердой почвы под ногами — у нее был только Вяйски. Вяйски взглянул на тонкие ноги Розы, ее округлые бедра, но это была не та округлость, которая, по его мнению, является признаком зрелости, а всего лишь обычная полнота. Он вспомнил, как тряслись эти бедра, когда Роза снимала юбку и разгуливала по квартире в короткой розовой ночной рубашке.

Вяйски думал о том, как насквозь лживы все те книги о любви в мировой литературе, в которых влюбленные без тени сомнения порывают с прошлым, чтобы отдаться друг другу, и как правы те писатели, которые убивают влюбленную пару, чтобы хоть как-то отделаться от этой темы; и насколько правдивее те повести, в которых говорится об умирании любви и подавлении чувства. Он увлекся русской классикой, читал рассказы Чехова и сатирические повести Гоголя и думал: «Верно, именно так все и есть, так и есть…» — и представлял себя и Розу героями какого-то рассказа.

Вечерами он подолгу гулял, и Роза всегда увязывалась за ним. В парках пробуждались деревья и травы, и Вяйски пытался сосредоточиться и ощутить приход весны, но ему мешали движения шагавшей рядом Розы и шлепанье ее сандалий, так что в парках он видел только скомканные бумажки, смятые пакеты из-под молока, окурки и пробки от бутылок. Каждый раз, когда приближался конец месяца, Вяйски «принимался за работу», то есть писал никому не нужный растянутый репортаж, который ему удавалось продать, поскольку его имя еще помнили; и тогда они могли оплатить счета в продуктовом магазинчике, который находился в нижнем этаже их дома. За квартиру они тоже задолжали, и к тому же Роза наделала долгов в небольшом магазине женской одежды, который назывался «Трикси».

«Вот заработаю, рассчитаюсь с долгами, устрою Розу на работу и уеду», — изо дня в день думал Вяйски. Он представлял себе опустевшую обставленную мебелью квартиру в маленьком городке довольно далеко на севере; эта квартира существовала на самом деле, отец перед смертью завещал ее Вяйски, потому что не было никого другого, кому оставить наследство. Он еще не ездил туда, квартира стояла брошенная и в ней никто не жил. Пока отец был жив, Вяйски ни разу там не бывал, позднее у него также не возникало желания туда съездить. «Может быть, именно теперь», — думал он… но сразу же вспоминал старческий голос отца: «Я же говорил: тебе надо было стать учителем! Была бы охота писать, так время нашлось бы, все мужчины у нас в роду были учителями, но работа не мешала твоему дяде сочинять стихи».

Вяйски хотелось изложить свои взгляды на жизнь, но после упоминания о дяде-поэте желание это пропало, потому что он читал несколько дядиных стихотворений, которые были опубликованы в «Школьном сборнике для декламации» и в нескольких книжках по краеведению. Как войти в квартиру, где он позволил отцу умереть в одиночестве, где все еще звучит отцовский голос и где он будет поминутно натыкаться на принадлежавшие отцу вещи и бумаги?

Какая-то компания выгружалась из лодки у берега соседнего острова, похоже, они собирались в яхтклуб. Вяйски встал и направился к выходу с террасы, не попрощавшись с владельцем кожаных штанов.

— Вот ведь и эта ваша газетенка лопнула, — донеслись до Вяйски слова этого типа, обращенные к Розе, а потом послышалось шлепанье Розиных сандалий.

Открыв дверь, Вяйски устало оглядел квартиру, в которой они жили. Здесь всегда стоял какой-то затхлый запах. Квартира была старая и просторная, обставленная потертой мебелью. Быт не должен был иметь для них значения. На кухне всегда гора грязной посуды, пакеты с мусором переполнены, все покрыто пылью, которую никто не вытирает, а в холодильнике намерз пахнущий чем-то кислым лед, который некому растопить. Но хуже всего было в ванной: Роза страдала какой-то женской болезнью, и полки были завалены, помимо склянок и пудрениц, шприцами, таблетками и мазями, которые Роза то и дело меняла. Раза два в неделю ее мучили боли, поднималась температура, и она тихо стонала, лежа в постели с закрытыми глазами и компрессом на животе, не позволяя открывать окна.

Роза принялась готовить чай. Раньше они любили поболтать о событиях дня за вечерним чаем, поспорить в свое удовольствие, а потом бродить в обнимку по комнатам. Теперь они уже не болтали и не спорили и Вяйски старался разговаривать с Розой как можно более вежливо и нежно. Он перебрался спать на дырявый диван в гостиной, объяснив это том, что Розе нужен покой, чтобы ее болезнь скорей прошла. Раньше Роза обиделась бы и дело закончилось бы бурным примирением, но теперь она лишь виновато посмотрела на Вяйски, стараясь скрыть, что его переселение в гостиную — облегчение для нее.

— Хорошо бы тут немного прибрать, — сказал Вяйски ровным голосом, когда они уселись за стол. Раньше Роза тотчас ответила бы: «Ну что ж, найми уборщицу или сам займись уборкой», — но сейчас она продолжала молча пить чай и разглядывала пыльный абажур настольной лампы.

— Тебе нужно попасть к какому-нибудь специалисту, так дело дальше не пойдет, — сказал Вяйски, и в его голосе послышался укор. Роза и на это ничего не ответила, она по-прежнему медленно пила чай и смотрела на лампу. Через минуту по ее щеке покатилась крупная слеза.

Вяйски встал, вышел в гостиную и бросился на диван. Он слышал, как Роза направилась в спальню, как она ворочалась в постели и вздыхала. Вяйски закрыл глаза и вдруг услышал, что Роза плачет навзрыд.

Он подошел к двери, ведущей в спальню. Роза лежала на боку, компресс сполз с живота. Роза плакала некрасиво, с перекошенным лицом, и утирала слезы ладонью.

— Ну что ты, не надо так, — сказал Вяйски, сел рядом с ней на край кровати, и неожиданно ему стало очень жаль Розу. Он гладил ее по волосам и твердил: «Ну что ты, не надо». В конце концов Роза успокоилась и лежала не шелохнувшись, с закрытыми глазами.

«Что за радость ей от такой жизни, — думал Вяйски. — Целые дни видеть перед собой неопрятного мужчину, который шляется по комнатам всегда в одних и тех же штанах и одной и той же рубашке, шлепая грязными босыми ногами».

— Я уеду на время, так будет лучше, — заговорил Вяйски. — Выясним наши отношения, или пусть все само собой прояснится. Займи денег у Каке, я верну, когда приеду…

— Не буду я ни у кого занимать, — ответила Роза, не открывая глаз. — Я пойду работать. Все равно куда.

Утром Вяйски проснулся рано. Сквозь грязные стекла светило солнце, и было похоже, что день будет жарким. Когда он уходил, Роза подошла к дверям и поглядела на него виновато.

Выйдя из здания вокзала на перрон, чтобы сесть в идущий на север поезд, Вяйски ощутил, что на город неожиданно навалился зной.

Вяйски уже привык к квартире и к мысли, что здесь жил его отец; он привык к пейзажам на стенах, пианино, книжной полке, фотографиям и темной мебели, которая смотрела на него с выражением печали и замкнутости. Он оставил все как было, даже не стал открывать шкафов, ему все равно нечего было в них класть. Он привык даже к фотографиям: снятой в годы войны свадебной фотографии родителей и своему собственному портрету, заказанному по случаю окончания им лицея.

По ночам он спал беспокойно, видел сны, а под утро часто просыпался. Днем было жарко, ночью тепло; на улицах было людно круглые сутки, а окна были распахнуты, так что Вяйски отчетливо слышались обрывки разговоров и шум, с которым захлопывались дверцы такси. Прямо под окном проходила оживленная улица, а немного в стороне был парк, в парке протекал ручей, через который был переброшен белый мостик. Улица вела к морю и заканчивалась в порту, часть улицы была украшена разноцветными фонарями в честь того, что городу исполнялось сто лет. Этот город был незнаком Вяйски и нравился ему.