Маскарад - Натали Питерс

– Все, что хотела, я уже увидела, – бушевала Фоска. – Откуда она взялась? За кого себя принимает? Так важничать на публике! Какая наглость! Танцовщица! Выбрала подходящую профессию, распутница!

– Но, моя дорогая, – говорил следовавший за ней по пятам запыхавшийся Антонио, – Габбиана – превосходная балерина в Европе. Это подтвердит всякий! Я полагал, вы будете в восхищении от нее. Она и Вестрис вместе со своей труппой только что вернулись из блестящего турне! Мне пришлось приложить дьявольские усилия, чтобы заказать ложу на этот спектакль.

Но Фоска не обращала внимания на его объяснения.

– Она – мелкая обманщица. Это… мошенничество. Она обыкновенная акробатка. И больше ничего!

– Действительно, многие критикуют элементы акробатики в ее танцах, – признал Антонио. – Но все соглашаются с тем, что она вдохнула новую жизнь в искусство.

– Обычная уличная комедиантка! – рассердилась Фоска.

Они вышли на прилегающую к театру площадь и все еще слышали гром рукоплесканий в честь Лии и Вестриса. Антонио спросил Фоску, не хочет ли она нанять гондолу, по та не обратила на это предложение никакого внимания и пошла с сердитым видом по узким переулкам в сторону площади Сан-Марко.

– Что за дерзость! Что за бесстыдство! – ворчала Фоска. – Я разоблачу ее. Всем расскажу, кем она была!

– Но все и так знают историю ее жизни, – сказал Антонио, наклоняясь, чтобы поднять гребень, выпавший из ее прически. – Танцовщица де Планше увидела ее, когда та выступала на площади, и взяла к себе, чтобы передать ей свои знания и умение. Знатоки говорят, что Лиа – само совершенство. И увидеть ее и Вестриса вместе – предел мечтаний. Она вступила в труппу после смерти де Планше и многого добилась.

– Самое тошнотворное представление! – бесновалась Фоска. – Никогда не чувствовала себя такой оплеванной.

– Но вместе они прелестны, – опрометчиво гнул свое Антонио. – Она полна огня, страсти, правды.

– Можете вы наконец понять, что я больше не хочу слышать о ней ни слова? – зло выкрикнула Фоска. – Она жалкая продажная бродяжка. Шлюха!

Они зашли па чашку кофе к Флориану, и Антонио умело перевел беседу на другие темы. Но вскоре кафе стало заполняться посетителями, которые только и говорили о Лиа и Вестрисе.

– Какой триумф! Никогда не видел танцовщицы прекрасней. Сама Планше даже в свои лучшие годы не могла бы сравняться с этой девушкой. Габбиана намного трогательней, чем Планше.

– Она совершенство, мой дорогой, просто совершенство! – лепетала поклонница Лии. – Таких движений нет ни у одной танцовщицы.

– Вы заметили, какую чепуху несли критики? Старик Нерини из «Газзеттино» в конце просто заплакал. Так его это пробрало! Мне не терпится узнать, что он напишет. Для того чтобы описать ее, придется придумать новые слова.

– Я больше не могу выслушивать эту чушь, – ворчала Фоска. – У венецианцев абсолютно нет вкуса. Им нравится все новое и отличающееся от остального, и они считают, что всякая танцовщица, которая умеет прыгать не падая на одной ноге, уже гений!

Целый месяц в Венеции только и говорили о труппе Вестриса. Поклонники возвели Лиу-Габбиану – «чайку» – чуть ли не в ранг святой и восхищались тем, как ей и Вестрису удалось изменить рисунок танца. Прежде напыщенный и трафаретный, он являлся демонстрацией элегантно одетых актеров, которые никогда не порывали с ходульными формами менуэта и гавота. Но теперь произошла революция! Габбиана укоротила юбки так, что они едва прикрывали колени, а костюмы шила из тончайших тканей, повторявших ее движения. Ушли прочь обручи и корзины, высокие, подобные башням парики, разукрашенные драгоценными камнями панцири – эти непременные атрибуты нарядов актеров.

На кафедры взобрались священники, чтобы осудить непристойную демонстрацию лодыжек и голеней. На каждом спектакле присутствовали полицейские инквизиции, фиксирующие недостаточно скромную длину нарядов Лии. Но Венеция толпами шла на спектакли. Искренняя правда и пафос игры заставляли многих зрителей плакать. Ее сила, так отличающаяся от хвастливых поз прошлого, красота, присущая ей акробатическая гибкость – все это стало предметом многих од и сонетов, появлявшихся в те дни на страницах газет. В кафе и салонах вспыхивали споры о новом направлении в искусстве. Сторонники Лии значительно превосходили по численности ее хулителей. Они цитировали высказывание своей новой богини: «Если они хотят видеть красивые картины, пусть идут в художественные галереи. Танец – это движение!»

– Но, конечно же, она помнит меня, – утверждала любовница Алессандро. – Когда я работала в труппе Планше, мы с ней были закадычные друзья. Лиа, любимейшая, дорогая!

Алессандро Лоредан подавил зевок и продолжал держаться в стороне в то время, как его спутница кричала и набрасывалась на испуганного танцовщика. Алессандро разглядывал закулисное помещение театра «Фениче» – тесное, зловещее, наполненное призраками. Работники сцены столпились и грузили декорации комического балета «Девушка без присмотра», который вызывал восторг во Франции накануне тамошней революции 1789–1794 годов: в нем сочувственно описывалась жизнь низших классов. Алессандро видел оборотную сторону театральной иллюзии: картонные дерево и фасад дома, разрисованный задник сцены, изображающий деревенскую улицу.

Спутница Алессандро схватила его за руку и буквально вырвала из мечтательного настроения.

– Идите сюда и познакомьтесь с Лией, дорогой. Я уверена, вы будете от нее в восторге. Лиа, это Сандро. Разве он не красив? Мы с ним пришли к выводу, что вы сегодня вечером были просто великолепны. Правда, Сандро? О, посмотри, а там Марианна! Марианна, это я – Лаура. Вспоминаете? – Она взвизгнула и убежала, оставив Алессандро наедине с Лией.

Алессандро склонил голову над маленькой кистью танцовщицы. Когда он выпрямился, их взгляды на мгновение встретились. Лиа смотрела на Лоредана спокойно и дерзко, удивив его серьезностью и мудростью. Ее большой рот изогнулся в очаровательную, с ямочками в уголках улыбку. У нее были великолепные большие темные глаза с тяжелыми веками, длинными ресницами и густые брови. Зрителям ее глаза казались громадными. Она была очень маленькой, но отнюдь не хрупкой.

Алессандро спохватился, что он смотрит на танцовщицу пристально и все еще держит ее руку. Он отпустил ее и откашлялся.

– Так как, синьор? – спросила она, сверкая глазами. – Вы тоже считаете нас удивительными? Или наши слабые попытки развлечь зрителей убаюкали вас?

Этим вечером он чувствовал необычную усталость и действительно большую часть спектакля продремал.

– Конечно, нет, синьорина, – тем не менее сказал он. – Вы были великолепны. Мне никогда не приходилось видеть более живой, более вдохновляющей постановки этой, как ее…