Пружина для мышеловки - Александра Маринина

– Молчи, идиотка, – в его голосе послышалось презрение. – Если ты думаешь, что я заплатил следователю за то, чтобы тебя выпустили под подписку, потому что безумно люблю тебя, то сильно ошибаешься. Я не стану обсуждать с тобой свои чувства к тебе, которые были раньше. Это уже не имеет значения. Значение имеет только то, что больше я тебя не люблю. Я тебя ненавижу. Ты – глупая мразь. Ты стреляла в моего отца, и для меня этого достаточно, чтобы вычеркнуть тебя из своей жизни.

– Тогда зачем? Зачем ты дал взятку, чтобы меня выпустили, если ненавидишь?

– Чтобы все было проще. Чтобы ты могла договориться с папой. Чтобы вы дали одинаковые показания.

– О чем?

– О том, что это было неосторожное обращение с оружием. У отца был пистолет, уже давно, и все об этом знали, ты попросила посмотреть, вертела в руках, сняла с предохранителя… что-нибудь в этом роде. Я нанял хорошего адвоката, он тебе все объяснит.

– Зачем? – снова спросила она, глядя прямо перед собой на идущие впереди машины. Почему-то это если и не успокаивало, то по крайней мере давало возможность сдерживаться и не плакать. – Пусть меня посадят, мне все равно.

– А тебя и так посадят, – холодно ответил муж. – Вопрос только в сроке, на который тебя упекут, и в нашей репутации. Я не могу допустить, чтобы мой отец оказался пошлым насильником, а я – сыном пошлого насильника. Этого не будет. Никогда. И если для этого тебе придется сесть надолго, значит, сядешь.

– А если я не соглашусь? Если не стану говорить про оружие? Пусть будет самооборона, за это меньше дадут, а могут и вообще не посадить. Ты думаешь о своей жизни, а мне приходится думать о своей.

– Если ты не согласишься, я дам такие показания, что тебя упекут за умышленное убийство из корыстных побуждений. По этой статье срок еще больше. Ты поняла, кретинка? И не пытайся со мной торговаться. Будет так, как я сказал, и никак иначе.

Они свернули на забитое машинами Садовое кольцо и встали в огромной беспросветной пробке.

– А теперь ты мне расскажешь, что у вас там произошло и почему ты стреляла в отца. Только не смей врать. Я хочу знать правду.

Правду… Какую правду? Такую, которая ему понравится?

– А что говорит Вячеслав Антонович? Как он тебе это объяснил?

– Никак не объяснил. Он в тяжелом состоянии, в реанимации. Говорить не мог, когда я был у него.

– Вот у него и спроси, когда он сможет разговаривать. Что толку в моих словах, если ты меня ненавидишь? Ненавидишь – значит, не веришь.

– Конечно, не верю. Но мне хочется услышать твою версию.

– Это было неосторожное обращение с оружием, – твердо сказала Олеся. – Именно то, чего тебе и хочется. Так что можешь не волноваться.

– Зачем же ты сказала про изнасилование?! – заорал Григорий. – У тебя что, мозгов вообще нету? Как у тебя язык повернулся ляпнуть такую глупость?

– За убийство при самообороне меньше дадут.

– Значит, можно марать грязью чужое имя, чтобы себя выгородить, да?! Можно втаптывать в дерьмо меня и отца, людей, которые тебя любили, заботились о тебе, как о родной, да?! Ты не просто глупая мразь, ты… ты…

Он, задыхаясь, искал подходящие слова, лицо покраснело, на виске вздулась вена. Олеся прикрыла глаза и оперлась затылком о подголовник. Следователь сказал, что если Ситников выживет, ей будет лучше. Нет, лучше бы он умер…

… Гриша улетел в Санкт-Петербург решать какие-то вопросы с таможней по поводу пришедшего по морю груза, и Олеся предвкушала длинные радостные выходные, проведенные вдвоем с Ситниковым. Ей было что ему сказать.

В субботу у Вячеслава Антоновича образовались какие-то важные дела, и он сказал, что освободится ближе к вечеру и будет рад, если Олеся встретит его дома горячим ужином. Ужин этот ей хотелось сделать торжественным и нарядным, потому что разговор предстоял важный для них обоих. Она примчалась часов в двенадцать, нагруженная сумками, и воодушевленно принялась за уборку квартиры. Пусть все сверкает, блестит, пусть все будет чистеньким и праздничным. Она даже сменила постельное белье и повесила в ванной чистые полотенца. Пусть Слава запомнит этот день, потому что день этот – особенный. Закончив уборку, Олеся так же вдохновенно взялась за приготовление ужина. Потом приняла душ, вымыла голову, высушила и уложила волосы, сделала макияж, стерла ободравшийся за время уборки лак с ногтей и нанесла свежий, того цвета, который так нравится Ситникову.

Слава несколько раз звонил, говорил, что задерживается, и просил не скучать. Пришел он около десяти, усталый, но в хорошем настроении, поцеловал Олесю и сразу сел за стол. Она все выбирала подходящий момент, чтобы сказать то, что собиралась. Наконец, ей показалось, что пора.

– Слава, я беременна, – с улыбкой сообщила она.

Он посмотрел на нее с сочувствием, как на больного котенка.

– Ой-ёй-ёй, бедная ты моя, – Ситников ласково погладил ее по руке. – Большой срок?

– Семь недель.

– Ну ничего, срок хороший. Не переживай.

– Для чего хороший? – не поняла Олеся.

– Для аборта.

Она опешила.

– Слава, ты не понял. У нас с тобой будет ребенок. Это совершенно точно твой ребенок, я все подсчитала…

Ситников аккуратно поставил бокал с вином и вытер губы салфеткой.

– Олесенька, мы же с тобой, кажется, договорились: никаких подсчетов. Только точное знание.

– Но я точно знаю!

– Только точное знание, которому я сам могу доверять.

– Ты что, не веришь мне? Думаешь, я обсчиталась?

– Детка, я ничего не думаю. Я терпеть не могу думать о том, что думают другие и как они считают. Это бессмысленное занятие. Я верю только самому себе. Мы с тобой решили раз и навсегда, что рожать ты будешь только тогда, когда я тебе разрешу, а разрешу я тебе только тогда, когда сам буду уверен, что ребенок – мой. Я тебе объяснял, какие условия для этого требуются. Первое и основное: Гришино длительное отсутствие. Пока это условие не соблюдено, нам нечего обсуждать. Так что ты сделаешь аборт, и мы закроем вопрос.

– Славочка, послушай меня, – мягко заговорила Олеся. – Мы с Гришей спим очень редко, я тебе сто раз говорила. Он много работает и часто выпивает, у него есть другие женщины, и тебе об этом известно. Он мной совсем не интересуется. Мы не были близки уже два месяца. Два месяца, Слава. Это девять недель. А у меня – семь. Так что это может только твой ребенок и больше ничей. Слава, пожалуйста, разреши мне развестись с Гришей. Мы поженимся с тобой и будем растить нашего ребенка. Ведь мы же этого хотели с самого начала, правда?

– Правда, – улыбнулся он. – И это обязательно так и будет, я тебе обещаю. Но не сейчас. Не с этой беременностью.

– Но почему? Почему, Слава? Зачем ждать другого случая?

– Я должен быть уверен. А сейчас я ни в чем не уверен. И вообще, я не понимаю, почему ты делаешь проблему из такой ерунды? Сделай аборт – и все. И не о чем говорить. Сколько ты уже сделала? Пять? Десять? Ну так будет еще один.

– Один, – тихо ответила Олеся. – Только один. До того, как познакомилась с тобой. Если я сделаю второй аборт, то могу потом вообще больше не родить, как же ты не понимаешь? И у нас не будет нашего ребенка.

Эта мысль казалась ей кощунственной. Она никогда не подозревала, что с такой невероятной силой захочет ребенка. О детях она всегда думала как об обузе, ненужной и хлопотной, и втайне радовалась, что Гриша не настаивает на том, чтобы она как можно быстрее рожала, а свекор не жалуется, что годы идут, а внуков так и нет. Но теперь, когда все получилось случайно и врач подтвердил беременность, Олеся сама себя не узнавала. Желание иметь ребенка росло и крепло с каждым часом. Она была уверена, что это ребенок от Славы, и еще больше готова была любить свое зарождающееся дитя. Ну как же можно его не родить? Как же можно избавиться от него? Нет, нет и нет. Она убедит Славу, уговорит, докажет ему… Этот желанный и любимый малыш обязательно родится, и она будет растить его вместе с единственным мужчиной, со своим самым любимым, самым лучшим, самым умным.

– Значит, его не будет, – хладнокровно произнес Вячеслав Антонович. – Пусть лучше не будет совсем никакого ребенка, чем неизвестно какой.

– Слава, как ты можешь?!

Олеся невольно повысила голос, но тут же осеклась и взяла себя в руки. Нельзя скандалить, нельзя кричать. Она не должна быть похожа на базарную бабу. Все годы, проведенные рядом с Ситниковым, она старалась быть такой, какой ему хотелось ее видеть. Она говорила то, что он хотел услышать, совершала те поступки, которых он ждал, выглядела так, как ему нравится, и старалась думать и чувствовать именно так, как ему хотелось бы, чтобы она думала и чувствовала. Она любила его так сильно, что готова была перестать быть собой, только бы оставаться с ним. Она готова была превратиться в кого угодно, лишь бы ему угодить. Потому что жизнь без него представлялась ей невозможной. В этой жизни не будет воздуха, и она просто задохнется. И вот теперь она должна отказаться от материнства, потому что Ситников ждет от нее именно этого. Если она откажется, если согласится сделать аборт, то все останется по-прежнему, они будут любить друг друга, они будут вместе. Но ей так хочется родить этого ребенка! Она никогда не думала, что инстинкт материнства может оказаться таким сильным. Ей придется сломать его, задушить, уничтожить, чтобы сохранить любовь своего единственного мужчины. Проще говоря, ей придется окончательно сломать и уничтожить себя саму. Неужели придется выбирать между любовью и самой собой? Какой нелепый выбор…