Пеллико С. Мои темницы. Штильгебауер Э. Пурпур. Ситон-Мерримен Г. В бархатных когтях - Сильвио Пеллико

— В этом я могу дать клятву вашему высочеству.

— Отлично. Заведующий моей конторой дал вам достаточное вознаграждение за вашу работу?

— Королевское вознаграждение, ваше высочество, — последовал ответ.

— Вы довольны?

— Да.

— В таком случае отлично.

Гравер удалился.

Когда он вышел, Альфред запер дверь и стал глазами знатока рассматривать блестящую доску.

Портрет Адельгейды, когда-то вызывавший его восторг, смотрел на него с гравированной меди. Его живая фантазия перенесла эти черты с клише на оттиск, на котором только и можно было видеть, как следует, сочетание света и тени в их гармоническом взаимодействии…

Долго стоял Альфред перед этим портретом. Потом он медленно подошел к своему письменному столу, открыл в нем маленький шкафчик и взял оттуда пузырек с какой-то мутной жидкостью.

Капля за каплей падала едкая кислота на медную пластинку до тех пор, пока не исчезли нежные линии, пока едкий раствор, при помощи которого художник создал свое творение, теперь, наоборот, разрушил свою работу.

Только тогда, когда уже нельзя было различить ни одной линии, когда все было гладко и блестяще, Альфред поставил пузырек обратно.

— Вытравлено, стерто, — тихо сказал он и через внутренний покой направился ко входу в зимний сад. Он не удостоил его даже взгляда. В его руках был ключ. Он отворил им маленькую дверь, которая вела в мастерскую скульптора. Здесь стоял дивный бюст каррарского мрамора, на который он не позволял взглянуть ни одному человеку! Он оставался в том виде, как его оставил художник после окончательного удара резцом. Место, которое он предназначил ему на камине своего кабинета, было ничем не занято. Как часто смотрели бы там на него министры, придворные, лакеи. Альфред ревниво сжался при мысли, что это великолепное изображение истинно герцогской невесты, — его единственное достояние.

На бюст было наброшено сукно. Альфред снял его дрожащими руками и впился глазами в милое лицо и в великолепную грудь, которая столько недель была причиной его мучений и терзаний! Теперь все кончено! Все прошло и не вернется более. Оборвана последняя ниточка надежды, которая еще привязывала его к людям, к их радостям и взглядам на жизнь.

Горько рассмеялся он про себя.

Он воображал, что он способен победить, он, слабое существо, в глубине которого гнездятся страшные демоны, более сильные, чем вся его воля и энергия, чем вся его любовь к солнцу и свету…

А она!.. Она только мучила его! Что только он пережил в этой борьбе последних недель, которой нет названия, думая, что он обладает силой сочетать блеск солнца с сумерками своей души, связать веселый смех дня с жалобами вечера.

Она виновата во всех его страданиях, во всех его муках. Он ненавидел ее. Его лицо исказилось. Его благородные черты вдруг приняли некрасивое выражение, и из глубины этих удивительных глаз дьявольски сверкнуло что-то похожее на жестокость Нерона.

О, он мог отомстить за себя! Безнаказанно его нельзя мучить, нельзя смеяться над ним, нельзя попирать ногой его желания. Ему нельзя присылать обратно его герцогское слово!

Его руки ощупывали мрамор. Он был удивительно хорош, это было произведение искусства и вдохновения, какое редко удавалось художнику.

«Но и прекрасное, все то, что восхищает богов и людей, должно умереть, — глухо сказал про себя герцог. — Красота, надежды, любовь, Адельгейда и ее изображение — все, все!»

Он хотел поднять бюст, но он был тяжел. Герцог был молод и силен. В своей физической мощи он будет господином мертвого изображения, хотя в своей душевной слабости он никогда уже не сделается господином живого его оригинала!

Ему стало жарко и душно. Он распахнул окно, выходившее во двор его дворца. Там у подъезда гофмаршальского флигеля взад и вперед ходил часовой его гвардейского полка. Что скажет солдат? Словно огненный поток пробежит это по всей столице и по всей стране! Но его дьявольская жажда все уничтожать в этот момент была в нем сильнее всяких соображений. Он поднял бюст с подставки и еще раз посмотрел на него. Она была для него всем — его восторгом, его счастьем, его гордостью, любовью, страданием и пыткой, судьбой его юности… И все-таки!..

Мрамор был тяжел, и у него дрожали руки.

Он стал на окно и разжал руки, которые не могли удержать женщину.

Крик вырвался у него.

Тяжело ударился мрамор о жесткие плиты двора и со звоном разлетелся на тысячу кусков.

Часовой очнулся от своей задумчивости.

Из кордегардии выбежал дворцовый караул.

Альфред исчез в окне.

Счастье герцога, разбитое, валялось на глазах простых людей из народа.

Через час гофмаршал получил краткий приказ:

«Герцогский двор безотлагательно переносится на неопределенное время из Кронбурга в Гогенарбург».

XXV

Недалеко от замка Гогенарбурга, в стенах которого украшенных сказаниями шесть столетий тому назад Конрадин прощался со своей матерью Елизаветой, сестрой одного из отдаленных предков Альфреда, на высоте сотни метров над бурным пенистым ручьем, мчащимся по раздавшимся в этом месте скалам, вьется в тиши горного леса одинокая тропинка. Альпийские жители зовут ее охотничьей тропой. Тянется она до южного отвеса гор. Альпийские фиалки и альпийские розы растут здесь под ногами путника, перед которым после утомительного восхождения на вершины скал открывается несравненный вид.

В зеленой бесконечной глубине, далеко простираясь на север, дремлет равнина с ее деревнями и городками. Стражи герцогства и его границ поднимали на юге горные кручи, свои головы, с которых только на несколько недель в самый разгар лета сходили снег и лед. В голубом небе одиноко кружился королевский орел, уверенно описывая круги, да ловко и проворно карабкались дикие козы по почти отвесным скалам.

Шум водопада, который свергался отсюда в глубину расщелины, один прерывал возвышенную тишину. На покрывале его ниспадающих струй солнце играло всеми цветами радуги, отливая расплавленным серебром и золотом.

Отсюда хорошо видно замок Гогенарбург. Словно на зеленой пышной бархатной подушке лежит он в глубине со своими садами. Словно драгоценные камни в его короне, изумруд и сапфир, блестят отсюда оба великолепные его озера.

А там, на другой стороне долины, где постепенно сходятся горы и равнина, по ту сторону водопада, вдруг почти отвесно поднимается со дна долины огромная меловая скала в несколько сот метров высотой. На первый взгляд на ее вершине нет места, но если присмотреться к ней, то можно заметить, что на этой уединенной недоступной людям вершине может уместиться, как гнездо орла, жилище человека — замок, крепость, дворец. Он будет возвышаться здесь упрямо, одиноко, почти недоступно и будет далеко и грозно озирать свою страну. Позолоченный утренним солнцем он имел бы смелый вид, которому едва ли можно выдумать что-нибудь равное по красоте.

На вершину скалы должна была вести улица, извивающаяся змеею и обнесенная исполинской стеной. Здесь на вершине воздвигнется замок, хранитель и страж, свидетель его величия, окаменевшая мечта его фантазии.

Охваченный фантазиями и планами, одинокий Альфред каждый Божий день ходит из Гогенарбурга по этой тропе. Лютая зима, наступившая после разрыва с Адельгейдой, которую он провел почти в полном отчаянии в украшенных картинами покоях замка, всецело уйдя в свои фантазии и планы на будущее, теперь миновала.

Под поцелуями весны расцвела и распустилась в наступающем году тихая местность, где он провел свое детство.

На южном отвесе горной стены, как раз на том месте, откуда открывается далекий вид на Гогенарбург, его озера, на меловую скалу и где далекая равнина смыкается на севере с горами, стоит выветрившаяся от бурь каменная скамейка под изображением Божией Матери, укрепленным на древнем дубе.

Здесь Альфред замедляет ход, садится и, глядя на меловую скалу, погружается в свои гигантские мечты.

«В далекой стране, — думал он, — воздвигнется замок св. Грааля, цель моих желаний и помыслов, гордая мечта царственного величия, воплотившаяся одним словом моих уст в золоте и камне, королевский зал с троном Пречистого, на главу которого будет взирать сам Господь Бог и над которым будет кружиться белый голубь».

Вдруг он вскакивает. Нетерпение окрыляет его шаги. Но он стремился не в Гогенарбург.

Сегодня были здесь прибывшие из Кронбурга архитекторы, на которых по приказанию его высочества возложено было осуществление его великого плана.

Пройдут недели и даже, может быть, месяцы прежде, чем его министру-президенту фон Галлереру удастся добиться от сейма необходимого для этой постройки увеличения цивильного листа, прежде чем там, на вершине скалы и у подножия ее, будет положено основание будущего герцогского замка и улицы!