Золотое колечко на границе тьмы - Владислав Крапивин

На гребне Лешка расставил ноги: левый ботинок на одном скате, правый – на другом.

– Вставай так же.

– Я буду за тебя держаться…

– Держись. И меня держи. Не бойся. Если друг друга держим, тогда не опасно.

Я крепко ухватил его талию. Щекой прижался к плечу.

Конечно, я мешал Лешке управляться со змеем. Но Лешка меня не ругал. Понимал. И мне стало спокойнее. Лешка был такой уверенный, прочный, как скала.

Сейчас-то я понимаю, что никакая он был не скала, а тощий десятилетний пацаненок. Тонкошеий, лопоухий, с конопушками на острых скулах. Однако в тот момент не было для меня человека надежнее, чем сосед и друг Лешка.

Возможно, он тоже побаивался. И скорее всего, большого опыта в запуске змеев у него не было. Но все же он его запустил! И змей начал уходить в облачную, серую с синими проплешинами высоту.

И, наконец, катушка размоталась вся, а змей стал совсем маленьким. А трещотка, несмотря на такую дальность, была слышна отчетливо, громко! Над всеми окрестными улицами!

Я все еще зябко вздрагивал и обнимал Лешкину талию. Он сказал:

– А ты молодец. Как ловко зацепился за край, чтоб не слететь! Руки у тебя крепкие. Рыжий – тот бы сразу бултых.

– Леш… Ты никому не говори, что я ревел, ладно?

– А разве ты ревел? – удивился он.

Я благодарно вздохнул.

– Ты теперь вот что, держись за меня одной рукой, – деловито предложил Лешка. – А в другую возьми нитку. Хочешь?

– Ага…

Он дал мне в кулак катушку с привязанным концом нити. И я сразу ощутил, как живет к небе змей.

Жизнь его передавалась по нити, как по чуткой жилке. Дрожание, трепет, вибрация трещотки. Тяжелое колыхание хвоста. Иногда змей ходил из стороны в сторону. Тянул нитку с изрядной силой. Катушка шевелилась в кулаке, как пойманный лягушонок.

Я совсем отцепился от Лешки. Встал прочнее. Пальцами левой руки взял нить повыше катушки. Как струну. В ее дрожании и правда ощущалась струнная музыка.

– Держи крепче.

– Я крепко, Леш…

– Если снижаться начнет, сразу тяни на себя. Только плавно, а то оборвется.

– Ладно…

Змей, однако, не думал снижаться. Он держался в высоте уверенно, и ощущение связи с ним росло во мне и росло.

И было еще одно ощущение! Прочное и теплое. Я словно все еще чувствовал крепкие Лешкины пальцы на запястье. Как он схватил меня, как спас!

…Потом, когда я стал такой же, как Лешка, то уже не боялся забираться на высокие крыши. И научился мастерить и запускать змеев сам. Особенно я увлекся этим, когда переехал на улицу Грибоедова, в двухэтажный дом, где часть крыши была плоская и широкая, как палуба.

Однажды я запустил с этой крыши красивого белого змея, но ветер вдруг ослаб. Змей начал падать. Помня давний Лешкин урок, я плавными взмахами принялся выбирать нить. Но ветер снова рванул и нить порвалась. Змей, дергаясь, как подбитая птица, резко пошел вниз и повис на проводах в квартале от нашего дома. Недалеко от деревянного частокола городской тюрьмы.

Я видел, как часовой на вышке подошел к перилам и внимательно стал смотреть на прилетевшего с неба гостя. На всякий случай я укрылся за печной трубой. Вдруг часовому стукнет в башку, что я подаю узникам сигнал для побега!..

4

Итак, парнишка-негр не знал слова "битанго".

Он уразумел, наконец, что я интересуюсь названием змея, и просиял улыбкой:

– Комета!

Ну что же, тоже неплохо. Подходящее имя для хвостатого летуна.

Стоит ли, в конце концов, огорчаться из-за каких-то лингвистических разночтений!

А «комета» в небе была уже не одна! Еще несколько мальчишек, стоя на парапете, запускали змеев. Уж очень подходящий дул с залива ветер.

А потом… Потом оказалось, что бумажные змеи – это повальное увлечение гаванских пацанов. Когда начинает дуть такой вот ровный, но отнюдь не слабенький норд-вест, над крышами кубинской столицы подымается множество бумажных летунов. Разной формы, хвостатых и бесхвостых, простеньких и сложной конструкции, из яркой бумаги и простых газет.

Так было и в тот день.

Официальные встречи и дела не заняли много времени, и после обеда мы с Барбудо снова улизнули из-под бдительного ока Мадам.

На замусоренных тротуарах сидели у порогов невозмутимые старики и старухи. Проносились ободранные (иногда лишь платформа да колеса) автомобили. Одно такое сооружение, зачихав мотором, застряло на краю дороги. Шофер начал копаться в двигателе, тут же собралась толпа шумных советчиков. Завидев нас, они с готовностью приняли картинные позы: фотографируйте, мол, пожалуйста!

Две светлоголовые девчушки подошли несмело, им тоже хотелось сняться. Но засмущались, убежали. А потом осмелели, догнали нас, да еще привели с собой третью – совсем малышку.

Смуглые веселые мальчишки подбегали стайками, громко, но не очень назойливо (скорее выполняя привычный ритуал) просили "чиклос". Мы уже знали, что это не значки, а жевательная резинка. Видимо, обычай сохранился со времени "американской колонизации". А у нас, высоконравственных советских граждан, какие могли быть "чиклос"? В ту пору жевательная резинка нашей отечественной идеологией отвергалась как признак буржуазного растления. Мы отделывались от дружелюбной гаванской ребятни значками и копеечными монетами, но потом лишь виновато разводили руками. Разве напасешься на такую ораву!

Старая негритянка в немыслимо ярком платье вытащила из складок своего одеяния бутылку рома. Знаками дала понять, что готова обменять на какой-нибудь товар. Мы опять развели руками.

– О-де-ко-лоно, – хрипло сказала она.

Бутылку великолепного "Гавана клаб" за тройной одеколон? Знать заранее, прихватили бы!

Из открытых окон неслись радиоголоса. Смесь румбы и лозунгов. То и дело диктор с раскатистыми «р-р» сообщал, что "говорит Куба – первая свободная территория Америки" ("прима территориа либре де Америка" или что-то в этом роде)…

А над всем этих шумом, жарой, весельем, ребячьими криками, тарахтеньем моторов – десятки змеев.

Они реяли в высоте над крышами, рвались с балконов, трепыхались над головами пробегавших мальчишек.

Они были повсюду – над набережной, над бастионами старинных желтых крепостей, над площадью с громадой древнего кафедрального собора, в котором похоронен был или сам Христофор Колумб, или его брат (до сих пор, по-моему, идут об этом споры).

На крыше четырехэтажного дома стоял мальчик в голубой рубашонке, которая трепыхала как флаг. Он тоже готовился запустить змея. И зрители (маленькие и большие) азартно кричали снизу, чтобы он поспешил с этим делом: "Компаньерос советикос" хотят посмотреть, как полетит "комета".