Золотое колечко на границе тьмы - Владислав Крапивин

Обратный путь был веселее. Снег звенел бодро, звезды сияли приветливо. Конечно! Ведь у нас было еще по несколько глотков, а времени впереди – вся ночь. Для болтовни и песен.

Настроение могла испортить лишь несколько царапающая мысль, что не готовы конспекты к семинару по истории КПСС или диамату. Ну да, авось, пронесет.

…Однако ночной поход – это еще не скоро! А пока мы выставляли на стол, рядом с милой лампой, посуду. Вытирали полотенцем алюминиевые вилки. Дочь дядьки Сашки оделяла нас вареной картошечкой и луком. Мы наливали по полстакана.

Таким образом первая часть программы – «пьянство» – обретала реальные черты. «Разврат» же имелся ввиду чисто идеологический. Это были наши пиратские песни.

Мы их сочиняли сами. Сделав глоток для вдохновения, Ленька снова брал гитару. Струны рокотали вступление. А потом:

Глухая ночь глядит в упор,Как черный револьвер…

И мы подхватывали:

Трубят ночные ветры сбор,Сзывая БВР!

БВР – так назывался наш союз. "Братство Веселого Роджера". Гимн этого братства мы сочинили на мотив песни о почтовом дилижансе из радиоспектакля "Клуб знаменитых капитанов". Оттуда же позаимствовали и кое-какие слова. Но большинство слов были наши собственные.

Пират, ты гол и одинок,Тебя в грядущем ждетНе в тихой спальне огонек —Палач и эшафот! —

вдохновенно вопили мы. —

Пусть плакать некому по нас —Нас море отпоет!Пусть близок, близок смертный час,Но мы возьмем свое!..

По сути дела, мы были мальчишками – все еще с замашками школьников, с неостывшей страстью к игре и приключениям. Позади не было почти ничего, кроме детства, а впереди – вся жизнь. А смертный час, о котором голосили мы столь мужественно, по правде-то виделся нам лишь где-то за бесконечностью.

Флибустьерский азарт морских романов шипел и булькал в наших душах, как свежая газировка. И выплескивался в отнюдь не комсомольских песнях:

В детстве рождалась в нас странная мечта,Ветер соленый к нам в гости прилетал.Запахи моря приносил муссон,С морем познакомил нас бродяга Стивенсон…

"Гимн БВР" был первой песней нашего Братства, затем появились другие.

Там за синей рекой – АргентинаВ перезвоне клинков и гитар, —

пели мы на мотив Сороковой симфонии Моцарта. А под собственные мелодии – "Влюбленного пирата", "Старого подшкипера", "Корсарский вальс", "Бой в Наветренном проливе" и всякие другие.

Потом этим песням дали мы общее название – "Караибский цикл". Именно "Караибский". Так называлось тогда центрально-американское море, где в прошлые времена вовсю резвились джентльмены удачи. Лишь через несколько лет вдруг стало именоваться оно не Караибским, а Карибским.

Злые языки утверждали, что Никита Сергеевич Хрущев однажды в какой-то речи о кубинских проблемах то ли оговорился, то ли просто проглотил в спешке вторую букву «а» в имени моря. Ну, и географы решили, что, если генсек говорит именно так, значит, оно и правильнее.

А может быть, у географов появились и другие, более научные соображения, не знаю. Так или иначе – море сделалось Карибским, а цикл наших пиратских песен сохранил прежнее гордое название – Караибский.

Кое-что из него пели потом юные мореходы отряда "Каравелла". Но не всё. Не будешь ведь включать в пионерский репертуар такое, например:

Светит полная Луна,Денег нету ни хрена…

Эту безыдейную песенку я сочинил вечером, в начале ноября, когда в окно действительно светила луна. И что касается денег, ситуация была точно как в этой песне. Стипендию задержали, все запасы кончились. Настроение – подстать ситуации.

В трюме – хлеба и винаГолый шиш… —

меланхолично мурлыкал я, подбирая рифмы.

Потом придумалось так:

Отгони ленивый сон,Заряди свой смит-вессон,За добычей снаряженБриг «Малыш»…

Ленька угрюмо сопел: он не мог даже подыграть мне – полностью вышла из строя гитара.

Виталий время от времени подавал реплики, что все это, мол, наказание судьбы за нашу вопиющую беспринципность. Дело в том, что недавно мы с Ленькой написали для «Вечерки» лихой фельетон о забегаловке со скоростным обслуживанием (стопка, бутерброд – проходи; стопка, бутерброд – проходи). Заведение это какая-то столовая поставила на улице Малышева, примерно там, где сейчас ворота Исторического сквера (прошу читателей не забывать, что речь идет о славном граде Свердловске – ныне Екатеринбурге). Мы – авторы фельетона – изливали язвительный гнев по поводу спаивания населения. Фельетон был напечатан, "пьяную лавочку" переделали в молочную, нам выплатили гонорар, который мы тут же и пустили на две бутылки портвейна "Три семерки" (кстати, очень хорошего, сейчас такой – редкость). Вот этот наш поступок Виталий и характеризовал как беспринципность.

Ленька заметил, что когда наш друг этот портвейн потреблял, речи о беспринципности почему-то не шло. На что этот тип резонно ответил:

– Потому и не шло, что потреблял.

Логика…

Абордажный наш налетВ наши души свет прольет, —

совсем бездарно плел я рифму за рифмой. И наконец умолк: что дальше-то?

…Свет в наши души пролила не воображаемая абордажная схватка, а дочь дядьки Сашки. Она заглянула в дверь и сообщила, что днем с почты принесли мне извещение на перевод. На сто рублей! Из Ханты-Мансийска.

О, с какой новой силой возлюбил я свою старшую сестрицу, которая решила порадовать брата-студента к Октябрьскому празднику!

А на хозяйкину дочку закричал:

– Что же ты раньше-то молчала! Почта уже закрыта!

– Открыта, успеете еще.

И мы успели. И на почту, и в магазин. Не за презренной пищею для нашего желудка, а за хлебом духовым, то есть за новой гитарой. Гитара, правда, стоила ровно сотню – опять не осталось ни копейки. Но мы, окрыленные, заскочили в общежитие к нашим девчонкам и заняли двадцать пять рублей. Хватило на бутылку портвейна, буханку и даже осталась пятерка.

И был "караибский вечер!" И была новая песня, к которой Ленька тут же подобрал мелодию. И первое ее исполнение мы посвятили моей сестре Людмиле, о чем я сообщил ей в письме (на которые вообще-то был не большой охотник).