Золотое колечко на границе тьмы - Владислав Крапивин

– Это когда – в двенадцать? – озабоченно спросил будущий первоклассник.

– Эх ты, Клякса!

Тот не обиделся. Протянув бумагу, поинтересовался:

– Тоник, у тебя там кто на картинке? Ну, дома, на стенке, где кровать? С винтовкой…

Тоник промолчал, хотя понял, что Клякса спрашивает про газетный снимок с маленьким кубинцем. Про снимок, который Тоник приклеил над своей кроватью. Приклеил намертво, не оторвать.

Стрелка подходила к нужной черте и Тоник снял с прута катушку, убрал с нитки зажим. Он сразу почувствовал силу, с которой рвался в небо змей. Нитка, разматываясь, заскользила в пальцах Тоника. Катушка упала к ногам, и, раскручиваясь, весело запрыгала в углублении между кровельной доской и печной трубою.

Чтобы снизить змей, нужно было перехватить нитку покрепче и поскорее начать выбирать ее. Но Тоник стоял неподвижно, и змей уходил все выше…

Когда катушка раскрутилась, Тоник привязал конец нитки к железному пруту. «Битанго» достиг рекордной высоты. Он поднялся, наверно, так высоко, как поднимется тот маленький двухместный самолет, что через двадцать минут уйдет с аэродрома. С пустым задним креслом в кабине…

Тоник устало сел и прислонился к шесту, на котором трепетал флажок. Не оглядываясь, он приказал Кляксе:

– Мало бумаги, принеси еще.

Клякса послушно пошел на край крыши и оттуда спросил, сочувственно заморгав:

– Тоник… А ты чего?..

– Ладонь порезал ниткой, – тихо сказал Тоник и зажал в зубах обшлаг зеленой рубашки."

Вот такой – не очень-то веселый, но с оттенком ребячьего героизма (как мне казалось) был у рассказа конец.

Я перечитал Битанго и отдал Льву Григорьевичу Румянцеву – он ведал в "Уральском следопыте" прозой.

Лев Григорьевич прочитал сразу.

– Ну, что же, будем ставить в номер. Получилось у тебя.

А я… Я не знал: получилось ли?.. И честно говоря, в глубине души чувствовал: не вышло.

Перечитывал снова и снова.

Казалось бы, все как надо. И ребята как ребята, я на них уже отточил перо в более ранних рассказах. И город, о котором я писал, был хороший, похожий на мою родную Тюмень – с теплыми от солнца крышами и шумящими на ветру тополями. И в намечающемся полете летчицы-инструктора с мальчишкой не было ничего неправдоподобного: я знаком был с досаафовскими спортсменами и знал, что в ту пору такие вещи случались.

И мальчишки п о п р а в д е разыскивали старое железо, чтобы помочь Кубе. И вокруг меня на Уктусской окраине уже собиралась ребячья компания, похожая на ту, что в рассказе. Только называлась она не "Клуб Веселых Ветров", а «БВР» ("Берег Веселых Робинзонов"). Это было начало отряда "Каравелла".

И был у меня верный друг и адъютант, соседский Алька, похожий на Антошку. Тоже готов был пожертвовать любой радостью, любым путешествием и полетом ради общей идеи, ради друзей…

Отчего же грызли меня сомнения?

Отчего было так: любую деталь рассказа возьми – все по правде, а прочитаешь подряд – и кажется мой «Битанго» искусственным, будто написанным по заказу…

Все, вроде бы, складывалось нормально: и напечатают, и похвалят… Но не тот это "Битанго", о котором я мечтал!

Может, просто начал понимать, что нельзя уже писать с теми интонациями, с тем, откровенно говоря, неглубоким копанием жизни, с какими писал рассказики для дипломной работы? Или зрела в душе (пока неосознанно) более серьезная тема, где идея Битанго была бы ярче и шире?..

Короче говоря, за день до сдачи в набор я забрал рассказ из редакционного портфеля.

Забрал и спрятал подальше. В такую глухую архивную папку, что потерял его на много лет.

А через год я взялся за большую повесть о мальчишках, всей душою преданных этой поднебесной игре – воздушным змеям. Об их дружбе, радостях и бедах.

Видимо, повесть получилась, ее "с колес" напечатал журнал «Пионер» и в том же году выпустило главное издательство для ребят – "Детская литература". И потом напечатали на многих языках и в разных странах. Даже в Японии.

Японская учительница прислала в подарок двух воздушных змеев – совсем не похожих на наши, шестигранных, пестрых, со свирепыми самурайскими физиономиями.

Я обрадовался, но запускать в небо японские подарки не стал: вдруг не сумею, упадут, поломаются… И теперь эти разноцветные летуны висят на ковре, под потолком. Внучка Даша сперва поглядывала на них с некоторой опаской, но теперь подросла и знает, что змеев подарила "тетя Танака"…

Таким образом, все вроде бы получилось хорошо. Та давняя повесть была для меня как прорыв какой-то, как глубокий вздох. Освобождение. А то ведь я так измучился с "Битанго", что казалось: больше никогда ничего путного не сумею написать. Но само слово "Битанго", змей с таким именем, промелькнули только по краешку этой повести. Как эхо прежней мечты. Я – человек суеверный – не старался вплетать его в ткань книги насильно. И название повести выбрал другое – "Та сторона, где ветер". Его подсказала музыкальная фраза из Пятой симфонии Чайковского. Эта музыка очень помогала мне писать.

…А старый рассказ «Битанго» я разыскал в своем архиве недавно. Рукописный вариант. Строчки, написанные синими чернилами, пером школьной ручки-вставочки. Перечитал с тем чувством, с каким человек разглядывает себя на юношеской фотографии.

Ну что же, был рассказ не хуже других. Не спрячь я его, пошел бы он в одну книжку, в другую. И печатался бы, наверно, до недавних дней, когда всем стало ясно, что молодость революционной Кубы давно прошла, а хорошая взрослость не наступила…

Нет, все же правильно, что спрятал. Кое-что из «Битанго» вошло в повесть, а в целом рассказа не жаль. Подумаешь! Мало, что ли, пустил я в печь других рассказов! И вещей покрупнее. Это лишь критики считают, что "автор очень плодовит и пишет одну повесть за другой".

Они не ведают, сколько исписанных страниц и рвется в клочья. И пишешь – будто продираешься сквозь колючки. Как в детстве, когда мячик улетел на середину заросшего пустыря, а ты лезешь сквозь выросший выше головы, пыльный и жесткий репейник, а он рвет рубашку и сыплет за шиворот всякий сор, а ты еще и не знаешь: найдешь ли в конце концов злополучный мяч…

Да, одного только жаль – имени "Битанго".

Я иногда думал: как бы его все-таки не затерять? Если не удалось использовать для рассказа, может быть, назвать так одну из яхт? Мы с мальчишками из «Каравеллы» за прошедшие с той поры годы построили их два десятка.

Но для ребят это слово не было знакомым и близким. А объяснять и настаивать я стеснялся. Не очень-то приятно потрошить себя. И парусники сходили на воду под другими именами: то четверо знаменитых мушкетеров, то славные "Том Сойер" и "Гек Финн", то юный жюль-верновский капитан "Дик Сэнд". А в начале восьмидесятых наступила эпоха «Штурманов» – этот класс ребячьих швертботов мы сконструировали и построили тоже сами: "Азимут", "Румб", "Экватор", «Пеленг» и так далее… Некоторые ходят до сих пор…