Фея Семи Лесов - Роксана Гедеон
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Я была уверена, что отбыла свою повинность и достаточно наговорилась с принцем. Он казался мне таким странным и нелепым, что даже идти с ним под руку мне было немного стыдно. Один жених был глуп и алчен, этот – смешон. Да еще заика ко всему прочему. Мне в нем нравилось только то, что у него нет родни. Если я когда-нибудь стану его женой, мне не придется мириться с обществом многочисленных тетушек и кузин.
До салона королевы принц д'Энен довел меня без всяких приключений, усадил в кресло и, поклонившись, отошел в сторону.
Людовика XVI в этом узком кругу избранных, конечно, не было: он не любил светской болтовни, не славился остроумием и в обществе дерзких насмешливых людей терялся. Еще в одиннадцать вечера он отправился спать. Королева сидела в окружении своих фрейлин, которые, как правило, являлись и ее лучшими подругами.
Одна из них, мадам Мари Луиза де Ламбаль де Савой-Кариньян, была женщиной поистине ангельской внешности. Голубые глаза ее излучали саму невинность; белая кожа, светлые густые волосы и чистый взгляд лишь усиливали это впечатление. А между тем я слышала, что таится за этой нежной оболочкой. Говорили, что мадам де Ламбаль может похвастать доброй сотней любовников, а предпочтение отдает забавам с женщинами и неграми.
Другая фрейлина, Габриэль де Полиньяк, была менее красива и, кажется, менее одиозна. У нее были любовники, но их количество не переходило границы умеренности. Герцогиня очень любила деньги и то и дело клянчила у королевы большие суммы. Она жалела несколько сотен ливров на обучение своей дочери в монастыре, зато с легкостью тратила тысячи на бриллианты, которыми были украшены ее платья, одно роскошнее другого. С виду она казалась очень милой, свежей и пухленькой женщиной, немного даже простушкой, но прятала под этой личиной хитрость и изобретательность. Говорили, она питает большую нежность к своему мужу, Жюлю де Полиньяку, черноволосому мужчине лет сорока, раскладывавшему пасьянс. Тут же находился и их сын Арман – юноша примерно таких же лет, что и я.
Чуть дальше от фавориток королевы находился мой отец, веселый герцог де Шуазель, насмешливо улыбающийся граф д'Артуа и несколько других знатных придворных. За спинкой кресла королевы стоял граф де Ферзен, последняя пассия Марии Антуанетты, и, не обращая внимания на присутствующих, шептал ей что-то на ухо.
Рядом со мной сидели Ломени де Бриенн, архиепископ Тулузский, и две дамы – принцесса Монако и сама графиня д'Артуа. Ее красивый муж не обращал на нее никакого внимания. Склонив над вышиванием худое некрасивое лицо, она не принимала участия в разговоре.
Мария Антуанетта щебетала без умолку – о новых модах в журнале «Магазин де нувель франсэз э англэз», о разорении прусского двора, о дикости российских нравов, о том, что недавно заболела ее любимая швейцарская телка, и о том, что император Иосиф, ее брат, прислал на днях толстую тетрадь с указаниями, как надо править государством, но у нее – вот смеху-то! – совершенно нет сил прочитать хотя бы одну страницу… Да, впрочем, это не так важно – для этого существуют господа Калонн[46] и Монморен,[47] и остальные, вроде графа де Мерси д'Аржанто, а также хранители печати де Барантена; вот пусть они и занимаются государственными делами… Да, она чуть не забыла – уже идут приготовления к балу по случаю дня рождения Марии Терезы или, как ее называют официально, мадам Руаяль.[48] Бал этот будет необыкновенным!
Я заметила, что ее слушают совсем не так внимательно, как, по моему мнению, должны были слушать королеву; некоторые беседовали совершенно не о том, причем лишь слегка понижая голос. Удивительным было то, что королеве нравилось такое поведение. Может быть, она хотела почувствовать себя женщиной, а не королевой?
Я подумала, что так происходит, наверное, потому, что все мы находимся в так называемом кругу «людей без предрассудков», – сама Мария Антуанетта так нарекла это общество, собирающееся каждый вечер за игорным столом; здесь стираются все ранговые различия.
Я изо всех сил старалась вслушиваться в то, что говорила королева, однако ее речь была так беспорядочна, она так часто обращалась от одного обсуждаемого предмета к другому, что я не успевала следить за ее мыслью и чувствовала, как мои глаза поневоле закрываются. Был уже второй час ночи.
– Моя сестра, Мария Амелия, герцогиня Пармская, – говорила королева, – обещала приехать в Париж инкогнито… Кажется, эта российская императрица – помните, как ее называют? Семирамида Севера! – так вот она, кажется, все еще имеет любовников и раздает им государственные посты, хотя ей самой уже наверняка шестьдесят… Ах да, Габриэль, – обратилась она к герцогине де Полиньяк, – этот повеса Разумовский все-таки завоевал сердце моей дорогой сестры Марии Каролины, мне сообщили об этом из Неаполя… А ее муж, этот несносный король Фердинанд, все время проводит за рыбалкой. Ну, просто как его величество – за токарным станком… Право, я не могу в этом составить ему компанию.
Я едва удерживалась от зевка. Герцог де Мортемар, стараясь меня развлечь, рассказывал мне что-то о Вольтере, но мне все это было уже давно известно, и я скучала; тогда герцог принес мне чашку обжигающего шоколада с кусочком бисквита. Я улыбкой поблагодарила кавалера.
Рука принца Конде лежала на талии принцессы Монако, принцесса де Ламбаль нежно склонила голову на плечо маршалу де Кастри, Водрейль забавлялся с баронессой дю Буабертло, мадам де Гале кокетничала с де ла Вижери, даже плоская, как доска, мадам де Боссюэ нашла себе барона д'Анселя. Все сговаривались о будущих свиданиях и о планах на будущую ночь. Прелестная Соланж де Бельер шептала моему отцу, что будет ждать его у калитки Резервуаров…
Часы в зале Гвардии громко пробили два ночи. Послышались четкие шаги солдат, стук ружей – было время смены швейцарского караула. Я поднялась и незаметно вышла в большой приемный зал. Здесь были сумерки, но в каждой амбразуре окна, в каждой темной нише и укромном уголке притаились влюбленные пары. По тяжелому дыханию и телодвижениям я поняла, что они заняты чем-то весьма интимным, и это меня шокировало.
– Вы удивлены? – спросил сзади чей-то голос. Я обернулась и увидела герцога де Мортемара.
– Признаться, да. Разве нельзя найти более подходящего места для таких занятий?
– Оставьте это ханжество… Через две недели вы ничем не будете отличаться от нас, старых придворных. В Версале день идет за месяц.
Смеясь, он увлек меня к окну, обвил рукой мою талию и стал целовать мне пальцы. Мало-помалу его губы продвигались выше, от кисти к локтю, а там уже и к плечу… Удивленная, я молчала. Почему он считает себя вправе целовать меня? Хотя здесь, возможно, это в порядке вещей… Но, в конце концов, в таких делах должно учитываться и мое мнение!