Твердь небесная - Юрий Рябинин

А у чиновника охранного отделения были на Самородова и Мещерина свои особенные виды. Он начинал новый этап работы с кружком. И теперь его задача куда как усложнялась. Кроме обычного, теперь он должен был и позаботиться, как бы оградить свой кружок от непомерного к нему интереса полиции. Для чего срочно требовалось выявить в нем полицейского провокатора. И вот в этом-то ему и могли помочь два студента-кружковца. Нет, конечно, он ни в коем случае не надеялся обратить их в сотрудников. Чиновник был слишком умен, чтобы всерьез рассчитывать на такое. Он хорошо представлял себе, что они за люди. Изучил их довольно. Такие скорее предпочтут каторгу, нежели посрамят свою по-юношески обостренную и уязвимую честь какими-либо связями с охранкой. Но чиновник придумал хитрый план, по которому Самородов и Мещерин послужат ему на пользу, сами того не ведая. А господин Дрягалов поможет осуществить этот план. О том, что Дрягалов и Самородов люди друг другу не чужие, чиновник также прекрасно был осведомлен.

По его расчетам, Дрягалов вот-вот мог прийти к нему с тою же просьбой, с какою он появился здесь и впервые. Он знал, куда и когда уехал Дрягалов. Знал и о том, что в Париже уже получена весточка о случившемся. Филер, наблюдающий за Гиндиной, принес в Гнездниковский список с ее телеграммы, немедленно выданный ему в «черном кабинете», через полчаса после подачи оригинала к отправлению. Догадаться же об истинном содержании этого, казалось бы, безобидного послания опытному сыщику, управляющему к тому же своими кружковцами, как шахматист фигурами, не представлялось сложным. И, конечно, думал он, Дрягалов не откажет своей даме сердца немедленно поехать в Москву выручать из беды ее братца.

И теперь чиновник временил отпускать арестованных кружковцев, хотя dejure и выходило, будто бы они безвинные. Он хотел отпустить их не просто так, а как бы опять оказывая Дрягалову милость. И еще более таким образом одалживая его. Все вышло в точности, как он рассчитывал.

Придя в охранку, Дрягалов сразу, не заводя долгих разговоров, попросил помилосердствовать к парнишке. На что Викентий Викентиевич ему многозначительно и, как всегда, с улыбкой ответил:

– Милосердным быть, Василий Никифорович, нетрудно. Гораздо труднее выполнять свой долг.

Дрягалов потупил взгляд. Понятное дело. Чего уж тут не понять? – в претензиях на него их благородие. Про долг напоминает. И то верно, подумал он, худо я отслужил за оказанную милость, чего говорить. Не очень-то усердствовал, будь оно неладно!

– Так ведь… это самое… конечно, справедливо… – забормотал Дрягалов. Он не знал, о чем говорить, но молчать было совсем уже совестно. Это выходило похожим на то, как молчит мальчишка-рассыльный, с которого хозяин взыскивает за леность.

– Вы, кажется, недавно из Парижа? – неожиданно спросил чиновник.

– Нынче только вернулся, – нисколько не удивляясь, и при этом неожиданно для самого себя безвольно, ответил Дрягалов. Он уже окончательно смирился с тем, что в этом учреждении про него известно как есть все. Ни один старец-монах, будь он хоть самым прозорливым и вдохновенным, не расскажет о человеке столько, сколько знают о нем, о Василии Никифоровиче, здесь, в охранке!

– С сыном вернулись мы. Вдвоем, – зачем-то добавил Дрягалов.

– И что Париж? – живо поинтересовался чиновник.

Париж, на самом деле, заботил его не более летошнего снега.

Но он верно уловил в ответах Дрягалова, и особенно в последней его реплике, какую-то неуверенность и заговорил о пустяках единственно для того, чтобы помочь ему взять себя в руки.

– Да, право сказать… не по мне все… – охотнее уже отвечал Дрягалов. – Хотя… что город, то норов. На всех и солнышко не угодит.

– А знаете, – подхватил чиновник, – я был там два года тому назад. Ну, тогда, на выставке. Помните? И у меня Париж, представьте, вызвал те же ощущения. Народ, народ кругом, толчея, суета. Я за две недели этого отдыха так называемого утомился сильнее, чем за год службы в нашей тихой Москве.

Дрягалов согласно кивнул.

– А как там наша Мария Носенкова поживает? – перешел чиновник уже ближе к делу.

– Живет помаленьку.

– Как чувствует себя малышка?

– Благодарствуйте. Тоже слава богу.

– Вот и хорошо. Все же, что ни говори, а там жить спокойнее. Не так ли?

Намек на Машенькино беспокойное прошлое был Дрягалову понятен. Понятно было также и то, что теперь придется говорить о скором ее возвращении, с дитем вместе, в Москву, чего вначале он не собирался делать. Здесь об этом все равно узнают в свой срок, так лучше уж самому сказать, чтобы потом не было повода у этого всеведущего их благородия думать, будто он, Дрягалов, хитрит с ним при случае. И он ответил:

– Да как сказать… Я вот решил их в Москву перевезти. Поближе…

– В Москву? – Чиновник верно почувствовал, что здесь имеется какая-то важная и для него небезынтересная причина. – Не знаю, могу ли я быть вам в этом советчиком, это уже как бы… ваше внутрисемейное дело, но, мне кажется, непредусмотрительно так скоро вновь возвращать Носенкову в ту среду, из которой вы ее недавно только вывели. Впрочем, повторяю, вам виднее, конечно.

Дрягалов решился уже быть откровенным до конца и рассказал все об инциденте с Руткиным в Париже, после чего он, естественным образом, не рискнул оставлять там Машеньку. У них не получилось уехать вместе, но на днях они и одни приедут.

Внимательно все выслушав, чиновник нашел такое решение Дрягалова разумным. А о Руткине и его похождениях там, за границей, ему, оказывается, было почти все известно.

– Французская полиция доводит до нашего сведения некоторые подробности о русских эмигрантах, – сказал он. – В частности, об этом субъекте мы кое-что узнали. Французы характеризуют его просто как уголовника. Да, да, обыкновенного мелкого жулика. Согласитесь, забавно это получается – вчерашний социалист, демократ, этакий самодеятельный борец со всевозможными общественными пороками обернулся жалким воришкой. Да еще и вымогателем, как вы сейчас сказали. Вот это и есть их сущность. Во всяком случае, большинства из них.

Дрягалов опять согласно покивал.

– Но что про него говорить, – продолжал чиновник. – Это теперь не наша забота, – как-то подчеркнуто сказал он. – А я вот о чем хотел поговорить с вами, Василий Никифорович: видите ли, я подумал и решил, что нам с вами, наверное, больше сотрудничать не следует. Вы нам помогаете уже довольно долго. С одной стороны, я вижу, какие неудобства это вам доставляет. С другой же стороны, не хочу пугать, но дальнейшее сотрудничество становится для вас небезопасным. Я говорил вам: они тоже иногда распознают… – чиновник замялся, подыскивая, как бы заменить едва не сорвавшееся слово «провокатор», – распознают чужих. Так что давайте останемся с вами просто знакомыми, если пожелаете. А с кружком, я думаю, вам порвать будет совсем несложно: достаточно только дать понять, что вы впредь отказываете им ссужать, и они сами вас позабудут. Как вы считаете?