Великий лес - Борис Саченко
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Не сдержался — плюнул под ноги, выругался:
— Паскудство! И надо же было ему на хронт не пойти, здесь, в Великом Лесе, остаться!..
В который раз мысль про Бабая словно стегнула его по ногам, погнала вперед.
«Иван… Иван мне не защитник. Хоть бы сам уцелел. Семью, вишь, куда-то сплавил, а самого, сказывают, видели люди, по лесу, как волк, рыщет. А где ест, где ночует?.. К Параске тоже не заходит. Попался Иван. Отвечать придется…»
«За что отвечать?»
«За все. И что в начальстве был, что коммунист, в партию вписался… Вот приедут немцы — и к ответу его…»
«Неужто… убьют?»
«А что? Кто он им — сват, брат? Как Хорикову мать, Софью, когда-то… Махнул ирод шаблей — и голова долой».
В глазах потемнело. Несколько минут шел, как в ночи, не видя ничего перед собой, не ощущая ног.
«Но ведь немцы могут и не приехать… сегодня».
«Бабай же сказал…»
«Сказал… Много он знает! Вернусь вот в деревню и узнаю».
«Когда вернешься-то?»
«Ну, вечером, как стемнеет».
«А если немцы не уедут, ночевать в деревне останутся?»
«И то правда, будь они прокляты…»
Какое-то время постоял в нерешительности, не зная, что делать.
«Может, не идти никуда, вернуться?»
«Но тогда же… тогда надо стол на улицу выносить, хлебом-солью чертей полосатых встречать… Бабаевы приказы выслушивать».
«Нет, лучше в лесу пересижу. А чтоб знать, приедут немцы или нет, подойду поближе к дороге. Залягу и буду глядеть. Меня не увидят, а я увижу… всех их увижу».
Ноги, казалось, сами свернули с тропинки, понесли по скошенному, по мягкой сочной отаве, — прямиком через луг Николай подался к лесу, ближе к дороге, ведущей из Ельников в Великий Лес.
X
Как ни бегал, как ни старался Евхим Бабай, не удалось ему найти охотников встречать хлебом-солью немцев. Все, как есть все не то чтобы отказывались, а всячески хитрили, находили разные предлоги, чтобы остаться в стороне, не показываться на глаза чужакам, не лезть на рожон. Даже Адам Зайчик не поддался на уговоры.
— А с какой это стати их встречать? — спросил он, когда Евхим Бабай переступил порог его хаты и сказал, что его привело. — Ну, придут, и пускай приходят. А чтоб встречать… Да еще хлебом-солью…
— Сказали: кто не встретит — тому смерть, — выложил свою козырную карту Евхим Бабай.
— Ого! — усмехнулся Адам Зайчик. — Что ж, тогда ты один на весь Великий Лес в живых останешься. Радуйся.
И так посмотрел на Евхима Бабая, что тому ничего не оставалось, кроме как молча уйти, закрыть за собою дверь снаружи.
Домой, в свою хату, Евхим Бабай возвратился туча тучей. Крикнул еще с порога жене:
— Ну, где хлеб твой?
— В печи печется, — не слишком приветливо ответила Сонька. — Садись поснедай, а то мечешься, как пес шелудивый, по дворам…
— И ты бы металась! — взорвался, вызверился Евхим. — С этим народом разве что-нибудь сделаешь!
— А что ты хотел сделать? — вроде бы знать ничего не знала Сонька.
— Как — что?! Немцев же встречать надо.
— Встретишь. А не встретишь, тоже не беда. Не ахти какие паны.
— Что-о? — взревел, затопал ногами Евхим. — Да ты… ты понимаешь, что они сделают? Они же всех, до последнего человека, перестреляют.
— Смотри, как бы тебя первого не застрелили.
— С чего это им меня стрелять? Да еще первого? — насторожился, посмотрел в страхе на Соньку Евхим.
— А не лезь поперед батьки в пекло. Сиди тихо и не бойся никакого лиха.
— Умная больно, не мели языком чего зря.
Однако задумался, задумался Евхим над Сонькиными словами, к столу подсел. Сонька решила: есть будет. Похлебки картофельной в миску налила, прямо под нос мужу подсунула. Ложку, обтерши фартуком, на стол положила, ломоть хлеба от черствой буханки откроила. Но Евхим не ел, даже не притронулся к еде. Сидел, подперев рукой голову, и словно не видел миски с похлебкой.
— Сонька, — стряхнул вдруг с себя задумчивость Евхим, — доведется, пожалуй, нам с тобою вдвоем немцев идти встречать.
— Это почему же вдвоем? А люди где?
— Нету, — не поднимал головы Евхим.
— Дак поищи.
— Искал.
— И что?
— Каждый хитрит, каждому спрятаться охота.
— А я о чем? Сиди тихо и…
— Сонька! — громыхнул кулаком по столу — даже похлебка пролилась из миски — Евхим. — Не учи ученого!
— А я и не учу. Я советую, чтоб постерегся, — без малейшей робости ответила Сонька, привычная к мужнину гневу.
— Поздно советовать. Сейчас встречать надо. Понимаешь, встреча-а-ать! — подняв на жену глаза, уже чуть не плакал Евхим.
Не хотелось и Соньке, ох как не хотелось идти встречать немцев. Не только потому, что те были совсем незнакомые, чужие, но и потому еще, что не привыкла она соваться вперед других, мозолить людям глаза. Однако и ослушаться мужа, не сделать того, что он велит, приказывает… нет, не могла Сонька.
— А нельзя… ну, как-нибудь так, чтобы и нам в стороне быть? — спросила осторожно у Евхима.
— Нельзя.
— Почему?
— Сказано — нельзя, значит, нельзя, — грохнул кулаком по столу Евхим.
* * *Вышли из хаты, когда солнце было уже высоко. Несли вдвоем стол, застланный чистой полотняной скатертью, на которой под рушником лежал круглый, только что вынутый из печи каравай еще теплого, душистого хлеба. Сонька была одета как на праздник: в белой вышитой кофте, в паневе с фартуком. Евхим тоже принарядился — выбрился, сапоги дегтем намазал, брюки черные, рубаху сатиновую, из магазина, надел. Шли с женою как на свадьбу. Видели, чуяли: за ними наблюдают, следят сельчане. Из окон, из подворотен, из-за заборов. Были у людей в глазах и простое любопытство, и страх, и ненависть, и отвращение.
— Ничего, — шептал Евхим Бабай Соньке. — Верх наш будет. Не давал еще промашки тот, кто к властям по-хорошему…
— Разберись, где она теперь, власть, — тихонько ворчала себе под нос Сонька.
— А что тут разбираться? Где сила, там и власть.
— Дак сила-то… И у тех, и у этих ёстека. И у большевиков, и, поди, у немцев.
— У большевиков была сила, да сплыла. Разбили немцы большевиков.
— Если немцы разбили большевиков, так почему ж тогда Иван Дорошка да Василь Кулага у нас командуют?
— Откомандовали свое Иван Дорошка да Василь Кулага. Кончилось, — гнул свое, убеждал жену Евхим Бабай. — Немцы придут — новое начальство поставят.
— Думаешь, тебя?
— Может, и меня.
— А если не тебя?
— Может, и не меня, — соглашался Евхим Бабай. — Найдут, кого поставить. Им не прикажешь.
— Выходит, из тех, кто их не встречает, — рассудила по-своему, на женский лад Сонька.
— Тоже может быть.
— Так зачем тогда нам… Сидели бы дома, как все. Куда лучше.
— Сам знаю, что лучше, а что хуже, — огрызнулся Евхим Бабай. — И заткнись, хватит зубы полоскать.
Сонька остановилась, опустила свой конец стола прямо на дорогу, в песок.
— Ты что это? — метнул исподлобья взгляд на Соньку Евхим.
— А то самое… Рука заболела…
— У-у, — просопел в нос Евхим.
Но ругаться, подгонять жену не стал. Тоже решил дать рукам роздых: стол был дубовый и вес действительно имел изрядный.
— А соль?.. Соль ты взяла? — спохватился вдруг Евхим.
— Соль? Не-е, я не брала, — покачала головой Сонька.
— Раззява! — накинулся на Соньку Евхим. — Вечно что-нибудь забудешь.
— Я забуду, так ты бы вспомнил. Ходишь только да орешь, командуешь. А чтоб самому что-нибудь сделать…
— С тобой сделаешь… Лахудра!
— А ты долбень тупой! — не осталась в долгу Сонька.
— Цыц! — прошипел Евхим. — Воротись лучше соль возьми. Да с солонкой.
Побежала, помела паневой Сонька назад, к своему подворью. Вот она уже за калиткой, скрылась на минуту в сенях, снова показалась с большой берестяной солонкой в руках. Теперь уже не бежала, а быстро-быстро шла, хватая ртом воздух. Наконец поставила на скатерть солонку — захватанную грязными руками, засиженную мухами.
— Хоть бы помыла, — покосился на жену Евхим.
— Командовать ты больно горазд, вот мне и делать ничего неохота, — огрызнулась Сонька. — Все бы проверял, стоял над душою.
Взяла со стола солонку, уже хотела было пойти назад.
— Куда ты?
— Солонку мыть.
— Не до этого! — остановил Соньку окрик мужа. — Торопиться надо. Не то приедут, а никого нигде нет, никто не встречает…
Взялись каждый со своей стороны, понесли стол дальше. Уже молчком, без разговоров, без перебранки.
XI
Только сейчас по-настоящему ощутил Хомка всю тяжесть ноши, которую взвалил себе на плечи, согласившись гнать в тыл колхозных коров. И как свалить с себя эту ношу, что делать, чтоб и самому живу остаться, и коров не бросить на произвол судьбы, не отдать в лихие руки? Не занозой, а уже гвоздем сидело в голове: что он, Хомка, Василю Кулаге скажет, как людям в глаза посмотрит, когда спросят: что с коровами, где они?
