Воскрешение Лазаря - Владимир Шаров

И все же, Ната, Страшный Суд есть, и он еще страшнее, чем ты думаешь. И чем думал апостол Иоанн, прости ему Господи. Потому что на Страшном Суде не Бог судит человека, а человек - Бога. У нас суд над Богом начался в восемнадцатом году, еще друг дружку резали почем зря, а уже и за Господа взялись. Судим до сих пор. Больно много вменяется Ему в вину. Хотя приговор ясен и сейчас, но форма есть форма. Без закона, без правил нельзя.

В чем же мы обвиняем Господа? Как я говорил, во многом, замучаешься перечислять. Но о главном скажу. Первое: в мире, Им созданном, человеку спастись от греха невозможно. Специально на нашу погибель и на наши мучения Он создал плохой, злой мир. А из мелочей: знаешь, наверное, общество "Спасение на водах"? Он его членом явно не был, кроме ковчега, на помощь редко когда спешил.

Следующий вопрос: кто Его судит? (У меня тут, Анечка, мысль мелькнула, а что, если Коля, добиваясь от Феогноста, где скрывается Дева Мария, тогда не о воскресении думал, а надеялся вынудить Христа явиться на землю, и здесь Его арестовать, чтобы процесс над Богом, как над тем же Рудзутаком, был открытым и очным?) Судит, естественно, народ, однако, так как законов мы не знаем, по нашему, по народному поручению дело передано в Особое совещание - ОСО. Посмотри на бумагу - не буквы, прямо набросок трех ликов. Кого на улице ни спроси - ОСО и есть наш официальный Страшный Суд. Удивляться, между прочим, нечего - коли человек сам воскрешает, он сам и судит. Разным западным судам наше Особое совещание не чета, ОСО суд настоящий, духовный. Западный судит за конкретные дела, за поступки, и опять же пресловутая презумпция невиновности. Но ведь Бог судил нас и за грешные мысли, и за грешные намерения, так же ОСО судит Бога и человека. По-моему - справедливо.

Вот, например, ты ненавидишь советскую власть, что же из того, что по бессилию ущерба ты ей пока не нанесла? Вспомни твоего любимого Лермонтова, не он ли писал: "Но есть и Божий суд, наперсники разврата, есть грозный судия, он ждет, он не доступен звону злата, и мысли и дела он знает наперед"! Не пропусти последнее. Вернее об ОСО и не скажешь. Кстати, наша тройка - законная преемница двух других - Божественных, результат я бы сказал естественной эволюции. Сначала были: Бог-творец, Бог-судия и Бог-милостивый и милосердный, это был довольно добрый суд, во всяком случае, нас, Свои творения, Он прощал и спасал без меры. Потом Святая Троица. Там уже был человек, правда, его было немного, если я правильно подсчитал, одна шестая, и из общего строя он не выламывался, из остальных его выделить трудно. Но дальше божественное быстро повымыло, уцелело лишь человеческое.

Ладно, исторические справки - позже. Я пишу и будто слышу твой голос: ну и что, ну, осудили мы Всевышнего, будто это прибавит нам счастья? Прибавит, еще как прибавит, уже прибавило. Наступает время огромного ликующего счастья. Потому что, осудив Бога, мы тем самым оправдали себя, признали, что в своих грехах мы невиновны, в худшем случае - они невольные. Ко злу нас просто принудили. Мир был сотворен Господом так, что мы не могли не грешить. Конечно, что человек оказался слаб и поддался, тоже плохо, но ясно, что рассчитывать на снисхождение мы можем.

Мало ли, по-твоему, быть Страшным Судом официально оправданным? Спроси любого, кто пусть и по ничтожнейшему делу был у нас судим и суд его оправдал. Есть ли большее счастье, чем когда слышишь, что невиновен? Но оправдание лишь начало, ведь коли мы безгрешны, значит, нас ждет рай. Ждет, вернее, уже дождался. Можешь смеяться сколько хочешь, но мы живем в настоящем, истинном раю. Наша Советская родина без скидок - натуральный всамделишный рай, и люди это знают. Пусть мы через одного голы и босы, зато счастливы, да и Адам был гол.

Ты скажешь, что тысячи или даже миллионы сидят сейчас по лагерям, и спросишь, какую часть народа нужно замучить, прежде чем я перестану петь о народном счастье? Отвечаю: любую, потому что народ трезв, честен и хорошо понимает, сколько в нем накопилось зла. Так что, сколько ни казни, народ будет только счастливее и благодарнее. Потом, в лагерях сидят наши враги, а враги и должны быть в аду, где же еще? Змей, что искусил Еву, сегодня давно был бы на общих работах под Воркутой, и вреда от него было бы не больше, чем от курицы.

А теперь серьезно, Ната, поверь, мы действительно в раю. Многие поколения, если не дай Бог нынешнее время когда-нибудь кончится, будут вспоминать его как райское, вспоминать со слезами на глазах. Будут мечтать об одном - чтобы оно вернулось. С кем ни говорю, мы полны и переполнены великой, бескрайней радостью. Мы уже не можем ее в себя вместить, льется она из нас и льется, переливается через край, вот-вот затопит весь мир. Недаром нашей радости боятся враги, чтобы защититься от нее, строят дамбы и плотины, но размоет она плотины и дамбы, перельется через них и потечет дальше, столько ее.

Раскрой глаза: впервые мы живем, спокойные и безмятежные, словно Адам до грехопадения. Всего от нас требуется - выполнять производственный план, по праздникам же - самодеятельность, домино и волейбол. Враг, наш враг еще и подумать не успел, что за зло нам причинить, а уже на Колыме. Зависти, которая испокон века отравляла человеку жизнь, и той по-настоящему мы не знаем. Не успеешь удивиться, что у соседа комната лучше или он даже дуриком отдельную квартиру отхватил, а сосед не в отдельной квартире, а на руднике под Карагандой медь кайлит. То же и лейтенант молодой прямо из училища. Только подумает, что это командир полка меня матюками ровняет, будто и впрямь умнее, глядь - и нет командира полка, с пулей во рву лежит. Лейтенант же вчерашний полком командует.

И что важно, не сами мы, зло - не наше. Высшая власть очистила нас от всякой скверны, от всякого греха, взяла его на себя. С первых дней творения не были мы так чисты и невинны. Не зря угнетенные народы отовсюду к нам взывают о помощи, того же хотят. Издалека многое лучше видно, да и ты скоро разберешься, что к чему".

Закончил письмо Коля довольно неожиданно. Отступил строчки две и приписал: "Теперь, когда мы сами в раю, пришло время подумать и о воскрешении мертвых. У нас есть где их принять и согреть, приютить и обиходить".

Без меня куда чаще стала бывать в избушке и Ирина. Отцом она занимается без прежнего рвения. Ее квоча я давно не слышал. Ирина тоже помогает нам разбирать бумаги, и последнее - не благотворительность. Рузский архивариус среди прочего обнаружил важные связи между людьми, близкими к моему отцу, тетке, и отцом Ирины. Теперь у нее собственный участок. Работает она дотошно, тщательно, мне остается одно - прочитать и соединить с тем, что я уже знаю.

Следующий новобранец - Кротов, любимый ученик Ирининого отца. В связи с ним меня, Аня, ждало немалое открытие, хотя, может, и поменьше, чем мнимый поход Коли во Владивосток - то' с ног собьет любого. Фамилия Ирины - Волобуева - по первому мужу. На могиле ее отца, где установлен камень с его именем, фамилией, датами рождения и смерти, я не бывал ни разу, кстати, и Ирина не была на могиле моего отца, у нас как-то не принято. Вначале, когда мы познакомились, Ирина его фамилию наверняка называла, и называла часто, но она была обыкновенная и проскальзывала, не задерживаясь. А тут, когда в домике поселился Кротов, только и слышно стало: Серегин, Серегин, - и я вдруг понял, что это тот приват-доцент из Московского университета, лекции которого о Христе когда-то так поразили Колю Кульбарсова. Причем он не просто Колин учитель, но и родоначальник многого в его идеях. Похоже, сам стиль Колиного мышления - от Серегина.

Первые месяцы жизни на кладбище меня, Анечка, занимало, почему и другие пошли по этому пути. Однажды, решившись, я заговорил на сей счет с Ириной. Тогда она ничего не ответила, промолчала, но недели через две вдруг к нашему разговору вернулась. Рассказала, что в 64-м году, в марте, ее неожиданно вызвали в прокуратуру по поводу реабилитации отца и там, выдав необходимые бумаги, сказали, что он умер в 49-м году в инвалидном лагере Инанга от острой сердечной недостаточности. Отец, сказала Ирина, действительно был сердечник, могло быть и правдой.

О смерти отца вместе с кучей слов о нарушении социалистической законности, о культе личности Сталина и прочем она услышала из уст старого тихого прокурора - он явно давно был на пенсии, но теперь понадобился объясняться с такими, как она. Наконец прокурор закончил речь, однако Ирину не торопил, очевидно, ждал, что она будет плакать. Это считалось нормально. Но в ней, неизвестно почему, слез не было, она лишь спросила его, на чем туда можно добраться: думала, что разыщет могилу отца. Подобные вопросы он наверняка слышал от многих, не удивился, и тем же бесплотным стариковским голосом стал ее убеждать никуда не ехать. Во-первых, Инанга не существует уже восемь лет, лагерь закрыли еще в пятьдесят восьмом году, и там давно ничего нет, голая тундра. Главное же, объяснил он, заключенных обычно хоронили во рвах и общих могилах, привязывали к ноге бирку с номером и зарывали.