Альберт Эйнштейн - Владимир Львов

— Я только что перед вашим приходом начал соображать нечто в этом роде, — откликнулся Эйнштейн.

Бор добавил, что со вчерашнего дня «Нью-Йорк (Бор имел в виду физический факультет Колумбийского университета, где он поделился новостью с профессорами Ферми и Деннингом) напоминает встревоженный улей!»

— То же будет и здесь, — сказал Эйнштейн. — Вы видели уже кого-нибудь?

— Нет, — ответил Бор, — я прямо с автобуса.

И Эйнштейн позвонил по телефону, и скоро пришли институтские физики, и комната стала действительно напоминать жужжащий улей.

Все дальнейшее промелькнуло как в калейдоскопе. Уилер и Ферми в Колумбийском университете (это произошло в факультетской столовке, где выкладки делались карандашом на бумажной салфетке) подсчитали баланс энергий и масс по формуле Е = тс2. Получилось 200 миллионов электроновольт на каждый акт деления урана. Ферми поднялся затем вместе с Деннингом в лабораторию, и на следующий день они уже держали в руках вильсоновскую фотографию[65] следов «половинок». Промер энергии дал требуемую формулой Эйнштейна цифру: 200 миллионов!

26 января — этот январь тридцать девятого года был длинным и никак не хотел кончиться! — Энрико Ферми на конференции теоретиков в Вашингтоне в присутствии Эйнштейна и Бора бросил мысль: а если, кроме половинок, вылетают из недр расколотых ядер еще нейтроны? Ферми, римлянин, бежавший от Муссолини, жестикулируя и сбиваясь от волнения поминутно с английского на итальянский, подошел к доске и набросал схему… Но слово «если» было уже запоздалым. 20 января в Париже Фредерик Жолио-Кюри и его жена Ирен наблюдали присутствие этих нейтронов в момент деления. 30-го результат был опубликован в парижских академических «Отчетах». Лео Сцилард, венгр, иммигрант, работавший в Колумбийском университете, как оказалось, успел сделать то же самое в своей лаборатории в Нью-Йорке. В тот вечер, когда Ферми излагал свои соображения перед слушателями в Вашингтоне, Сцилард вместе с ассистентом Вильямом Цинном уже вслушивался напряженно в щелканье, несшееся из репродукторов, соединенных со счетчиками Гейгера… Установка опыта была настроена так, чтобы выделить полет осколочных нейтронов. Их было больше чем два на каждый акт деления. Это означало, что возможна цепная реакция, что в перспективе — вовлечение в процесс распада всех наличных ядер урана! Но если так, почему не произошла (к счастью!) эта реакция?

Февраль и март принесли ответ: уран 235. Реакция, идущая с достаточно большой скоростью, возможна только в урановой смеси, обогащенной изотопом 235, и притом по достижении определенной — «критической» — массы.

В марте Энрико Ферми навестил морское министерство и заикнулся о цепной реакции. Там плохо поняли («нейтроны», «изотопы»… К тому же Ферми сбивался, поминутно переходя с английского на итальянский). В министерстве поблагодарили и просили «держать в курсе»…

И вот теперь Сцилард и с ним Вигнер из Принстона — они встретились сначала у Вигнера — шли навстречу Эйнштейну, когда тот появился у калитки садика на Мерсер-стрит, номер 112. Был поздний вечер. Нью-Йорк был далеко, но мальчик, выкованный из нержавеющей стали, с рубиновой звездой, поднятой над Нью-Йорком, все еще стоял перед глазами. Вигнер и Сцилард заговорили, спеша и перебивая друг друга. Они протянули номер «Нью-Йорк таймса».

— Вы видели?

Нет, он не видел. Он извлек футляр с очками из кармашка свитера и, водрузив их на свой крупный, мясистый нос, прочитал:

«Доктор Нильс Бор из Копенгагена заявил, что облучение небольшого количества чистого изотопа — урана 235 нейтронами вызовет цепную реакцию или атомный взрыв… Если не принять мер, взлетит на воздух лаборатория и все находящееся в данной местности радиусом во мцого миль…»

Итак, это было осуществимо! То, что он обсуждал скептически ровно двадцать лет назад с берлинским собеседником, то, во что он не верил, не хотел верить, произошло. Да, он не верил ни тогда, ни даже еще два месяца назад, «миллиарды калорий ринутся на нас с безудержной силой», сметая, испепеляя все на своем пути. Таков был мир завтрашнего дня, о котором так бесстрастно, так олимпийски спокойно говорит затянутый в свой тугой воротник добрый господин Бор!

— Я не предвидел, что это может стать возможным еще при моей жизни и даже через сто лет, — повторил он вслух, обращаясь к Вигнеру и Сциларду. — Меня называют, кажется, гением или еще чем-то в этом роде, но я, Альберт Эйнштейн, клянусь вам, я не предвидел этого!

Это станет возможным, говорит Бор, с помощью цепной реакции, но именно ее-то я и не предвидел… — Голос его зазвучал глухо, и глаза наполнились слезами.

Сцилард сказал:

— Нужно действовать. Попытки Ферми убедить морское министерство не привели к цели. Эйнштейн встал с кресла. Оба его гостя встали тоже.

— Действовать? Как! Создать бомбу, чтобы убивать, сжигать людей уже не сотнями и тысячами, а миллионами? Нет, я не буду действовать.

Сцилард подал реплику:

— Но Гитлер… Отто Ган работает в Германии. Вы знаете его способности. Там много хороших физиков…

Эйнштейн сел, и его собеседники сели. Он долго молчал, потом сказал:

— У Германии нет урана.

— Они захватили чешский уран, самый богатый в Европе, — откликнулся Вигнер.

— В лаборатории Гана работает Карл фон Вейцзекер, сын статс-секретаря и правой руки Риббентропа, — добавил Сцилард.

— Что предлагаете вы конкретно?

— Написать письмо президенту. Если чей-нибудь голос в этой стране может заставить президента обратить внимание на уран, то это голос Альберта Эйнштейна!

— Я подумаю, — глухо сказал Эйнштейн.

6

Идея эйнштейновского письма к Рузвельту пришла в голову Сциларду во время беседы с двумя жившими в Нью-Йорке немецкими эмигрантами-антифашистами Густавом Штольпером и Отто Натаном. Профессор Натан преподавал экономику в нью-йоркском колледже. Эйнштейн знал его еще по Берлину и относился к нему с нежностью. «Натан мудрый» — так называл он этого невысокого, вечно теряющего свои очки и шляпу, рассеянного человека. «Я никогда не встречал в своей жизни никого, способного к такому отречению от своих благ и к такой готовности пожертвовать всем для ближнего», — говорил Эйнштейн о Натане. Сцилард сказал Натану, что Эйнштейн колеблется и не уверен, пойдет ли на благо работа над ураном.

— Я сам не уверен в этом, — промолвил Натан.

— …Вы являетесь для Альберта воплощением совести, — продолжал Сцилард, — и он вас послушает!

Натан сказал, что ему пришлось недавно побывать в южных штатах. Там он видел негров, с которыми обращались как с животными, нет, гораздо хуже, чем с животными. И это делали те, кто называл себя представителями высшей расы. Высшей расы, заметьте!