Я – Беглый - Михаил Пробатов

Вошли санитары. Марко Сатыроса увезли, и он умер, как мне потом сказали, в машине Скорой Помощи.

Мне срочно нужно было заправить двигатель бота, идти в Фамагусту, оттуда ехать в Никосию и заниматься там делами. Но тут я вспомнил, что Марко сам советовал мне погулять в Афинах. Я позвонил, и пришла горничная.

— Слушайте, уважаемая, — сказал я. — Я, видите ли, с товарищем собирался на рыбалку, а тут это несчастие… Мне просто не в чем на улицу выйти, посмотрите, как я одет.

— Это очень просто решается, — улыбаясь, ответила она, — в том случае, если у господина есть деньги на подобные услуги. Через пятнадцать минут сюда прибудет бригада модельеров, и вы в течение часа будете одеты с ног до головы — сорт а пай, как говорят наши беспокойные соседи турки. А пока вам не помешала бы ванная, душ, парикмахер, массажист и так далее. Только всё это вместе будет стоить никак не меньше трёх тысяч долларов, не считая стоимости номера.

Порывшись в чемодане, я нашёл там вместительный кейс, набитый деньгами, и протянул ей пять пачек в банковской упаковке:

— Пусть это будет пять, но очень хорошо.

— Девушку?

Я покачал головой.

— Мальчика? Что-нибудь более пикантное?

— Чёрт бы тебя побрал, девка, у меня только что умер товарищ. Он был моряк, мой капитан.

— Простите, мне пришло в голову, что в таких случаях бывает полезно отвлечься.

— Пришло тебе в голову? — я посмотрел на эту голову в забавных кудряшках.

Она плохо говорила по гречески. Студентка. Приехала из Оксфорда немного подработать. Очень мило.

— Тогда мы сделаем так: Держи ещё пачку и раздевайся.

— Нет, вы так не смеете…

— Ты смеешь предлагать мне всякую мерзость, а я не смею? Почему? Потому, что я простой рыбак, киприот, а ты изучаешь…Что там ты изучаешь?

— Доклассический период эллинской культуры. Это тема моей курсовой. А то, что я предложила вам, действительно, мерзко, но, к сожалению, входит в список услуг, которые здесь очень популярны. Мне, однако, следует сделать заказ, если вы, вообще, собираетесь переодеваться не до вечера. Пока прошу в ванную. Через минуту туда придёт массажистка, и мы увидим, насколько вы нравственно тверды в такую минуту.

— Почему?

— Эта массажистка — она из Ирана — очень красивая женщина.

— А ты — некрасивая?

— А вот это уже… неблагородно с вашей стороны! Меня сюда взяли только потому, что я знаю несколько языков. Да и то скоро выгонят из-за таких вот случаев.

Она была красива, как только может быть красива не девушка, а ещё девочка — с глазами, светло-карими, ярко блестящими, вытаращенными изо всех сил, чтобы ничего не пропустить и не зажмуриться, когда будет слишком интересно, или слишком страшно. Но она была неловка и угловата, и не вполне ещё сформировалась как сильная женщина, а черты лица её, хотя и были правильны, но мимика, нервная, робкая, внезапная — для недоброго взгляда казались некрасивы. А у кого в номере отеля добрый взгляд на горничную? Я посмотрел на неё добрым взглядом, и вдруг откуда-то издалека услышал удар серебряного колокола. Измен богиня не прощает.

— Как вас зовут?

Она ответила:

— Марлен Грин, к вашим услугам, сэр, — и слегка присела, скрестив худенькие, почти детские ещё, но соразмерные, изящные ножки, прихватив кончиками тончайших пальцев кружева передника.

— Марлен, скажите, пожалуйста, персидской массажистке, что у меня аллергия на массаж, и ещё сильнейшая инфекционная экзема, и кроме того, я импотент. Ванную я сам приму, а где ваша бригада модельеров?

— За этими разговорами я ещё не вызвала их. Простите, сэр, — сказала она со счастливой улыбкой.

— Хорошо, поторопитесь! — вдруг строго сказал я.

Это был страх. Я боялся дальнего звука серебряного колокола. Богиня измены не прощает. Мне можно вызвать в ванную персидскую массажистку так же, как богиня предаётся любви со своими козлоногими возлюбленными. Но эта девушка. Её тёмные глаза с пушистыми ресницами, её робкая извинительная улыбка и неловкое движение руки, когда она поправила упрямые кудряшки — это измена.

Через полтора часа я уже был похож на первостатейного американского плейбоя. Я вернулся в отель к утру, совершенно пьяный, и тут же спросил, где горничная, госпожа Грин.

— Марлен давно сменилась, — сказал портье. — Но вы знаете, совсем недавно я её видел, — он лукаво улыбался, — на вашем шестом этаже. Не знаю, что она там делала.

Действительно, девушка ходила по коридору.

— Я хотела узнать, когда вы вернётесь, — сказала она, неловко подёргивая тоненьким плечиком. — Это очень глупо, правда? Просто мне было любопытно, я ведь ничего ещё не знаю…

— Чего вы не знаете?

— Например, что вы делаете с этими вашими женщинами, — у неё всё время глаза были на мокром месте, понимаешь, огромные карие, блестящие глаза девочки, полные слёз. — У нас был один студент, и он хотел… он однажды пришёл ко мне в комнату и сказал, что хочет жениться на мне. И он усадил меня на диван…

— Давайте кофе пить, — сказал я. — Я знаю, что хотел сделать студент. Но, по-моему, у него ничего не получилось. Верно? Садитесь. Этот студент просто не с того начал. На диван-то он правильно вас усадил, а потом нужно было предложить вам кофе, а он вместо этого что стал делать? — я смеялся, и она стала улыбаться сквозь слёзы.

Мы молча пили кофе, и смотрели друг другу в глаза. Ей, видно, очень хотелось рассказать мне про этот единственный в её жизни случай, когда она думала, что потеряет невинность.

— Он стал целовать меня, но, кажется, ему это совсем не нравилось, ещё меньше, чем мне. Потому что он боялся ещё больше, чем я, — она засмеялась. — Потом он хотел поднять мне юбку, пытался лифчик расстегнуть, но он не знал, как это делается, руки у него дрожали, а я отбивалась. Он тогда заплакал. Да, он заплакал. А мне было смешно, — она с гордостью сообщила мне об этом. — Я, наверное, совсем злая и бессовестная, но мне было смешно. И всё же мне его было жалко. А у вас так не бывает никогда — смешно и жалко?

Я совсем протрезвел, глядя на неё и слушая её болтовню. Никакого грозного колокола я больше не слышал. Всю ночь он трепетала и билась в моих руках, и эта любовь не утихала ни на мгновение. Ни разу мы глаз не сомкнули. Тело её было слабо, неловко и сковано стыдом, который её не покидал, пока не приходила её краткая минута. Тогда она стонала и вздыхала. Голос её любви был очень тих, и робок. Но он был так нежен, вся она была так беззащитна перед лавиной, которая накрывала её в эти мгновения, что я от этого с ума сходил. Я совсем забыл о причудливых, исступлённых и безумных ласках великой богини.