Булочник и Весна - Ольга Покровская

На этих словах он поднялся и, отряхнув штаны от сора, взобрался на останки осыпавшейся стены – как на капитанский мостик. Отсюда ему хорошо было видно деревню.

– И ты, Илья, виноват! – произнёс он убеждённо. – Это я не могу повсюду с собой рояль таскать, да и не надо этого людям. Даже Ирине. А для тебя – завались работы! Сколько места! Хоть тебе часовня, хоть вот даже Костина булочная! А ты халявщик, молоточком тюкаешь!

Илья смотрел себе под ноги, на раскрошенный камень, но я не видел в его лице раздумий о трудной судьбе. Напротив, какая-то счастливая идея бродила в нём. Он поднял взгляд и с ободряющим сочувствием поглядел на Петю.

– Погоди-ка! Я сейчас! – и, спрыгнув в траву, со всех ног помчался в направлении деревни. – Только не уходи! – крикнул он, обернувшись на бегу через плечо.

– Чудак-человек! – сказал Петя и с рассеянной завистью проследил, как Илья взбегает по косой тропке и холм привечает его, скрывает в подёрнутой солнечным дымом зелени. А на холме – такая жизнь! В темнице там царевна тужит! Но как войдёшь, если не зван?

Некошеный луг, посредине которого каменистым островком плыла часовня, пошёл ветреной рябью.

– Хорошо земля у вас поёт! – чуть склонив голову набок, ухом к траве, сказал Петя.

У земли был густой, медовый голос кузнечиков и шмелей. Он походил на смычок виолончели, собранный из множества волосков. А затем взревел мотор, и мерный гул бетономешалки заглушил лугового Ростроповича.

Илья вернулся через несколько минут – с папкой картона и пакетиком угольных карандашей – и сразу взялся набрасывать внутренний план часовни. Правда, на этот раз он работал без обычной сосредоточенности, а как-то рассеянно. То и дело его взгляд соскальзывал на холм Старой Весны, словно Илья ждал чего-то – может, тучу?

– Идёт! – наконец воскликнул он. Как по команде, мы с Петей взглянули на лёгший между холмом и часовней луг. Сквозь строй огрубелых, сыплющих семенами трав к нам шла Ирина. На ней был красный сарафан, сшитый не то чтобы изящно, но просто, вечно, как шили столетиями.

Она шла быстро, почти бегом, и вдруг замерла, как лесной зверёк, увидевший человека. Однако собралась с духом и поспешно преодолела оставшиеся метры.

– Ну что у вас тут? – слегка запыхавшись, проговорила она. – Илюшка, ты чего меня звал? Какая лекция?

– Да тут Лёня был, рассказывал о фресках. И мы подумали – если бы на северную стену… – сказал Илья, протягивая Ирине свой незаконченный рисунок, и осёкся.

Настала звёздная тишина.

Давно пора было Пете непринужденной репликой выразить свою радость, но он только молча глядел на Ирину, или точнее – в Ирину, через внешние оболочки к центру вселенной. Пальцы его теребили холодную сигарету, осыпающуюся на камень жёлтой пыльцой.

– Лекция кончилась, зато я ещё здесь, – наконец проговорил он. – Ирин, это он для меня. Надо же нам было когда-нибудь увидеться! Вы меня не зовёте и сами не приходите, хотя ведь знаете, что я здесь. В магазин бы хоть спустились! Вот Илюша меня и пожалел. Я за это его вечный должник.

Во все глаза Ирина смотрела на героя своего романа и не находила, какие в данной ситуации будет прилично произнести слова. Красный сарафан полыхал, делая её виноватой в Петиной вдохновенной реплике. Наверно, она и правда почувствовала вину, потому что вдруг сорвалась и помчалась густой травяной тропой назад в деревню.

Петя, не двинувшись с места, глядел на мелькание огонька.

– Нет, ребята, я люблю её! – сказал он просто и с убеждением. – Я её люблю.

На следующий день Петя позвонил мне и как ни в чём не бывало заговорил о деле. Информация, которой он поделился, была любопытна. Согласно его сведениям, несколько недель назад Пажков и правда внёс солидную сумму на реставрацию монастырского храма, высказав при этом пожелания относительно отделки. Учитывая величину пожертвования, Михал Глебычу не смогли отказать.

– Ходит ещё байка, что там и правда для него семейная усыпальница предусмотрена. Но я думаю, это чушь. Михал Глебыч загробной дурью не мается. Во всём, что он делает, есть трезвый мотив. Либо деньги, либо власть, ну или, на худой конец, развлечься, – объяснял мне Петя. – Короче, я собираюсь поговорить с ним насчёт Ильи. Пусть даст ему на пробу часовню расписать – не всю, конечно, кусочек, который поцелее. И без изысков – на века-то нам не надо, всё равно снесут по весне. Наша цель – впечатлить Михал Глебыча. Если понравится – считай, Илюхина судьба решена. Назначит его в артель, сведёт с людьми. И пошло-поехало!

– То есть хочешь сдать Илью дракончику на съедение? – сказал я.

– Почему на съедение? Может, он тот самый Иван, который его и зарубит! – легко возразил Петя. – Да и потом, что значит «дракончик»? Пажков человек, как я и ты. И если что-то он не так понимает – так это, может, и моя вина. Значит, не проник я ему в душу, ясно?

Дня через три, дождливым утром, я открыл дверь на стук и, увидев на ступеньке бытовки Илью, отпрянул. В косо застёгнутой рубашке, с мокрыми от дождя волосами и космической тревогой в глазах он ринулся ко мне и, вытащив меня на крыльцо, замахал на Отрадново.

Как я понял из его сбивчивой речи, сегодня утром Петя открыл в часовне реставрационные работы. Илья только что оттуда! Это как то есть «открыл»? Взял и открыл? Самолично?

Я наскоро оделся и выбежал под дождик – поглядеть, что стряслось. Часовня, как старинная сахарница с расколотой крышкой, темнела на полотне зрелого луга. В её развалинах и правда наблюдалось движение. Дети юга в количестве трёх человек шустро разбирали обломки кирпичей, сор и высыпали в стоящий тут же контейнер.

По измокшей траве мы с Ильёй спустились с холма. От расшевеленной лопатами трухи тяжело, сыро пахло временем. Я зашёл вслед за Ильёй под свод и, не веря своим глазам, позвонил Пете.

– Петь, ты прямо генерал у нас! Солдатиков нагнал и дачку обихаживаешь? И кто же платит за банкет? Небось, Михал Глебыч?

– Ну а кто ещё! – подтвердил Петя – Поговорили, рассказал про Илью. Говорю – пусти человека поработать, в качестве испытания. А понравится, так он храм тебе распишет! Ну Михал Глебыч без лишних вопросов – мол, на здоровье! Заинтересовался даже. Бери, мол, бойцов, только не затягивай, а то её скоро сносить. Часовню-то! – Петя умолк, чуя сердцем мои возражения. Я тоже молчал. – Это шанс для него, понимаешь ты! – наконец вскипел он.

С тех пор каждый вечер, возвращаясь с работы, я думал, долго ли продлится розыгрыш. Но он всё не заканчивался. Работяги заложили пробоину в стене бэушным кирпичом, набросили рубероид на сквозящую крышу и занялись северной стеной, той, что сохранилась лучше всего. Илья, переболев шок, успокоился и смотрел на эту невидаль без эмоций. Точнее, не смотрел совсем. Кажется, он даже не думал о том, что всё это про его честь, и снова взялся рисовать по утрам акварельки.

49 Рояль на костёр

Я опасался, что, совершив гераклов подвиг с часовней, Петя примется за Ирину, но нет – ничего подобного. Герои не виделись, и я был в недоумении: отчего это Петя после бурного выступления на ступенях часовни не гнёт Иринину волю, не взбирается конкистадорским маршем на лебяжий холм Старой Весны, а ограничился скромным присутствием у подножия? В чём в чём, а в робости мой друг ещё не бывал замечен.

Между тем каждое буднее утро к моему участку подходила Ирина – поболтать с братом. Она беседовала с Ильёй, держа голову прямо, изо всех сил не глядя с холма, хотя именно в этом беглом взгляде в долину, проверяющем, не сверкнёт ли у ограды комплекса Петин внедорожник, и заключалась цель её визитов.

Не знаю, было ли это моей фантазией или реальным проявлением «шестого чувства», но я ощущал, как от Ирининого присутствия по холму разбегались солнечные мурашки. Энергия влюблённости шла широкой волной, захлёстывая дома и огороды, дороги, деревья и всех встречных, с которыми Ирине доводилось поздороваться.

От этой нежданной подпитки что-то невообразимое творилось с окрестностями. На ближних болотах пошла ягода, а опушки народили целые реки грибов лисичек, весёлых, как мать-и-мачеха. Коля рванул в лес, и мы с Ириной нарочно воздерживались от грибной охоты, чтобы не лишать его дела.

– Гляди, Ирин, лисичек тебе принёс! – говорил он, подваливая в залепленных лесным сором сапогах к забору Тузиных. – Лисичка – лучший гриб! Миш, Мишаня – дай мне вон ведро! – и выплёскивал из корзины в подставленное Мишей ведёрко душистое и крепкое золото. – Ты, Ирина, на грибах у нас будешь! Жарь на всех! Отпразднуем! Может, кто сегодня родился? Сосед, не ты? – окликал он меня, сдерживая рвущуюся из сердца улыбку. – Ну-ка, поди сюда! Глянь-ка!

Я подходил и, пользуясь Колиной щедростью, брал пару горстей на суп. А вечером мы с Ильёй разводили костёр и варили похлёбку по-партизански. Этот суп с дымком нравился нам, потому что мы были молоды, наша жизнь не определилась. Поблизости бродила судьба, и всё, что было зыбко, бездомно, как эта похлёбка над огоньком, казалось нам знаком её расположения.