Людишки - Дональд Уэстлейк

Казалось, Фрэнк и сам удивлялся тому, что он столь откровенен с незнакомой женщиной.

— Я никогда еще не болтал так много, — признался он наконец. — Что со мной случилось? Я вверяю вам свою жизнь, хотя вовсе вас не знаю. Стоит вам позвонить в полицию, и меня как не бывало.

— Зачем мне это делать?

— Не знаю. Зачем люди делают гадости?

Уборка уже была закончена. Мария-Елена стояла спиной к раковине, скрестив руки. Фрэнк прислонился к холодильнику.

— Я не намерена устраивать вам неприятности, Фрэнк, — сказала она.

Фрэнк пожал плечами и натянуто улыбнулся.

— Остается только надеяться.

Мария-Елена развела руками.

— Вы первый человек, который разговаривает со мной за последние пять лет, — сказала она.

Его улыбка стала еще шире.

— Мне пришлось ждать меньше. Может, потанцуем?

— Здесь нет ни радио, ни магнитофона, — растерянно произнесла женщина.

— Неужели вы не слышите музыку?

Мария-Елена подняла голову и печально улыбнулась в ответ.

— Теперь слышу, — ответила она.

Фрэнк шагнул вперед, и Мария-Елена оказалась в его объятиях. Фрэнк не умел танцевать и знал об этом, а посему он повел женщину простым медленным шагом вокруг кухонного стола. Мария-Елена оказалась полнее и крепче, чем он думал, но это ему понравилось. В конце концов перед ним была не девчонка, а зрелая женщина. От ее волос пахло чистотой, а мягкая шея едва ощутимо благоухала духами. Ведя ее медленными шагами, напоминавшими тюремное шарканье, Фрэнк откашлялся и, набравшись храбрости, после двух неудачных попыток сумел наконец пробормотать:

— Можно мне… э-э-э…

— Да, Фрэнк. — Мария-Елена погладила его по плечу и поцеловала в шею.

32

Утром Кван проснулся, еще более слабый, чем накануне. Он отказался вставать с матраса на полу и лишь дважды приподнялся, чтобы проглотить немножко приготовленной Марией-Еленой смеси. На сей раз ему было больно глотать даже воду с медом, и большую часть дня он провел в дреме.

В недолгие периоды бодрствования Квана обуревало новое, доселе неведомое ему желание. Он сумел побороть отчаяние и окреп духом. Он по-прежнему мечтал умереть, покончить со своим бессмысленным существованием, но пропадать зря больше не хотел, а хотел он, чтобы о нем узнал мир — правительства, чиновники, все те бесчувственные люди, которые довели его до нынешнего состояния.

Григорий тоже не покидал гостиную. Как только Мария-Елена отдернула занавески, он уселся на диван, на котором спал, и принялся разглядывать пустое пригородное шоссе за окном. Мария-Елена должна была увезти Григория в половине одиннадцатого, чтобы успеть в клинику к обеду, но когда она сказала ему, что пора собираться, он после недолгого колебания признался, что не хочет уезжать.

— Возвращаться в клинику бессмысленно, — шепотом сказал он, не желая будить заснувшего Квана. — Теперь там делать нечего. Я хотел бы провести оставшееся время в… Мария-Елена, можно мне остаться?

— Боюсь, врач будет против, — осторожно заметила Мария-Елена, усевшись рядом с ним на диван.

— Конечно, если я вам мешаю…

— Вы мне не мешаете, Григорий.

— Хотя бы на несколько дней.

Не желая терять достоинство, Григорий старался избегать просительного тона. Заметив это, Мария-Елена ответила:

— Надо позвонить врачу, спросить разрешения…

— Нет, — отозвался Григорий. На его лице появилось несвойственное ему лукавое выражение. — Они не знают вашего адреса, не знают даже, в каком штате вы живете.

— Но если вы исчезнете, они поднимут на ноги полицию, будут беспокоиться…

— Тогда я позвоню сам.

— Что ж, неплохая мысль, — отозвалась Мария-Елена, подумав, что врачу будет проще уговорить пациента. Она ничуть не возражала против присутствия Григория в своем доме, но как же лекарства? Как же больничный режим? Сможет ли Григорий выжить без медицинской помощи, сколько он протянет, предоставленный самому себе?

— Позвольте мне поговорить с врачом наедине, — попросил Григорий. — У вас на кухне есть телефон?

— Да.

Григорий вышел на кухню, поддерживаемый Марией-Еленой, которая усадила его на табурет у аппарата и, убедившись в том, что здесь с ним ничего не случится, покинула кухню, плотно притворив за собой дверь.

В прихожей стояли Фрэнк и Пэми, готовые выйти на улицу. У Марии-Елены мелькнула мысль, что они собираются уехать навсегда. Женщину обуял страх, от которого затряслись руки, а в голосе послышалась дрожь.

— Уже уезжаете? — спросила она.

— От меня не так-то легко отделаться, — ответил, улыбаясь, Фрэнк. — Мы с Пэми решили прокатиться по магазинам. Похоже, после вчерашней пирушки ваши запасы изрядно оскудели.

Он был прав. После неожиданного появления еще троих гостей, кроме Григория, в доме почти не осталось съестного.

— Да-да, поезжайте, — ответила Мария-Елена, ощутив внезапный прилив облегчения и понимая, что после всего, что было вчера, Фрэнк не смог бы уехать — по крайней мере сразу, сейчас. — Я запишу, что нужно купить, — предложила она. — Я бы отправилась с вами, но Григорий…

— Ничего, мы сами справимся, — сказал Фрэнк. — Давайте список и рассказывайте, как проехать к магазину.

Мария-Елена сделала все, что нужно, и Фрэнк на прощание чмокнул ее в щеку, нимало не стесняясь Пэми. Мария-Елена вышла в гостиную и, остановившись подле спящего Квана, выглянула в окно, наблюдая за Фрэнком и Пэми, которые сели в «тойоту» и отъехали.

«Какое странное ощущение — оказаться под одной крышей с тремя незнакомыми людьми», — думала она. Безрадостная жизнь с Джеком (точнее, без Джека), потом — полное одиночество, и вдруг — такое. Место отчужденно-благопристойного Джека заняли отверженные — больная негритянка, белокожий преступник и умирающий китаец. И все-таки здесь, в окружении обреченных людей, Мария-Елена гораздо острее ощущала полноту жизни, чем во время своего сосуществования с Джеком.

«Я не хочу с ними расставаться», — подумала Мария-Елена, понимая, что кое-кому из этих людей суждена скорая смерть, в каком бы обличье она ни явилась.

Услышав еле различимый призыв Григория, она ринулась в кухню, испугавшись, что он упал, разбился и попал в беду, с которой ей самой не справиться. Но нет, Григорий по-прежнему сидел на табурете, облокотясь о стойку.

— Врач хочет поговорить с вами, — сказал он, протягивая Марии-Елене трубку. — Я отказался возвращаться в клинику по крайней мере неделю.

Мария-Елена поднесла трубку к уху, и Григорий прошептал, приложив ладонь к губам: