Дюбал Вахазар и другие неэвклидовы драмы - Станислав Виткевич

С к у р в и (в задумчивости). Гм, гм...

С а е т а н. Один декрет, второй, третий— и шлюс! Так почему же, спрашиваю я еще раз, вы сами не начнете? У тебя же есть власть, которая в твоих руках, сукин ты сын, превращается в дерьмо, а могла бы стать пучком творческих молний. Почему же, если ты все понимаешь, у тебя не хватает смелости? Тебе что, жаль своего дурацкого безбедного житьишка? — так его всякая самая убогая тварь послала бы подальше. Или дело в этой поганой публике, в популярности? — а может, еще в чем? О — если бы существовали высшие силы, я бы молил их о том, чтоб они освятили гремучую смесь власти, дабы та взорвалась сама по себе, без принуждения. Почему — уж коли существуют товарищества сознательного материнства — нет никаких институтов, которые просвещали бы государственных мужей по части истинного смысла слова «человечество», учили бы распознавать поворотные моменты истории! Почему политики всегда — тупые заложники какой-нибудь захолустной идейки или интриги, у истока или, скорее, на дне которой сидит омерзительный, бесплодный, да уже и бесполый полип международной финансовой олигархии — концерн чистой формы хамства и низости, и так далее, и так далее. Почему вы сами не начнете, находясь у власти? Почему?

С к у р в и. Не так все это просто, мон шер Сай-Э-Танг!

С а е т а н. Да потому, что от них-то вы эту власть и получили и теперь, от избытка честности, боитесь ее применить против них самих. А это был бы макиавеллизм высшей пробы, причем во имя благороднейшего идеала: блага всего человечества. Чего ж вы ждете, как тот болван Альфонс XIII или тот ветхозаветный Людовик, пока вас силой вышвырнут из этого дворца и с этой кафедры?

С к у р в и (с печальной иронией). Чтоб кое-что оставить и на вашу долю, Саетан. Если б я ушел с поста добровольно, вы потеряли бы свое героическое место в мировой истории: попросту остались бы без работы, как поэты-пророки и мессианисты после так называемого — почти официально — «польского взрыва». Никакого человечества нет — есть только черви в сыре, который тоже —всего лишь клубок червей.

С а е т а н. Дурацкие шутки — они не стоят левой половины ногтя на мизинце правой ноги Гнэмбона Пучиморды.

С к у р в и (спокойно). У вас, Саетан, почти пожизненный срок заключения, я уже не могу наказать вас дополнительно. Вы имеете право безнаказанно меня оскорблять, но пользоваться этим правом — истинное хамство — отнюдь не в аристократическом смысле. Измордовать вас я не велю — это я только так, для острастки — поскольку я большой гуманист.

С а е т а н (пристыженный). Простите великодушно, господин Скурви! Я больше не буду.

С к у р в и. Ну-ну, ладно, ладно — продолжайте. Изъясняйтесь свободно — так, чтобы между нами не было дистанции.

С а е т а н. До детей и простых людей никогда не следует, скажу я вам, снисходить. Они сразу все поймут, и это их только оскорбит.

С к у р в и (в некотором нетерпении смотрит на часы). А ну-ка, ну-ка — говорите же.

С а е т а н. Итак, господин Скурви, этот миг неповторим, как говаривали любовники в эротических романах — к счастью, племя их вымерло. Никогда еще лицом к лицу не сходились в споре представители двух основных сил, двух бурлящих в обществе течений: индивида и вида. Дело чертовски запутанное: индивид должен выступать от имени вида, а иногда как его осколок, — во времена, когда части выпадает миссия выражать интересы целого, во имя которого должен быть произведен Umschturz[85] — понятно?

С к у р в и. Что еще за историческая метафизика! Но ведь, Саетан: эту миссию, как вы ее называете — будет призван выполнить тот, по вашему выражению, «осколок вида», который ущемлен материально. А власть происходит от тотема — не забывайте, что без власти не было бы человечества в нынешнем понимании — вы не могли бы пускаться в свои вольнолюбивые выкрутасы и (со страшным нажимом) в них себя как индивида — это я говорю с максимальным нажимом — наиболее существенным образом переживать. Вот суть проблемы, и тут графья отчасти правы, пёсья мать. А чтобы действовать, надо быть немного дураком, этаким узколобым, знаете ли. Кто по-настоящему умен, тот действовать не станет: уставится в собственный пуп, и все тут. Я у вас этих ваших духовных ценностей отбирать не намерен. Просто я вижу тайное тайных, изнанку жизни и души человеческой.

С а е т а н. Все это — паршивая, прокурорская — в отрицательном смысле — заумь — да не дергайся ты сразу как рыба на крючке: такой знаток считает всех, а в чем-то и себя просто быдлом — а это не есть подлинное знание жизни. Может, и в нем есть доля правды, но тут уж как с тем пошлым утверждением, что даже альтруизм это эгоизм — мы ведь касаемся фундаментальных принципов существования, а оно не-мыс-ли-мо как вне индивидуального бытия, так и вне множества таковых. Однако вернемся к вышесказанному, хотя сегодняшняя отупевшая публика уже блюет от затянутых и все более заумных разговоров. А именно: подумайте хорошенько — что если вам первому выйти из строя и упразднить все национальные барьеры? Настанет золотой век рода человеческого: это же тривиально; национальная культура уже дала все, что могла дать, — почему мы должны жить, придавленные гниющей падалью? Зачем это нам, я вас спрашиваю. Ведь вы не верите, что будущее человечества — именно за такой формой?

С к у р в и. Саетан, Саетан! Неужели кора головного мозга юрских и триасских ящеров развивалась лишь затем, чтобы в конце концов народилось нечто столь лучезарно-омерзительное, как род человеческий?

С а е т а н. Не юли — отвечай! Что тебя держит? Ты же врешь в глаза. Я это ясно вижу — говорю тебе, интуитивно: ты ведь, ультраделикатно выражаясь, вовсе не фанатик агрессивного национализма.

С к у р в и (уклончиво, но wsio-taki, собака, с отчаяньем в голосе). Вы и представить себе не можете, как все трагично...

С а е т а н. Будет мне тут своими трагедиталиями голову морочить! Вот у меня — настоящая трагедия! Я вижу окончательную правду о человечестве, а из-за того, что я ее вижу, моя личная жизнь превратилась в черный, почти клоачный кошмар — и это в то время как вы погрязли в девках и майонезах.

О б а  П о д м а с т е р ь я (рычат). Хааа! Хаааа!!

С к у р в и. Девка под майонезом! Чего только эта шваль не выдумает! Надо попробовать!

С а е т а н. Отвечай, мурва фать, не то я тебе совесть парализую своим флюидом, воплотившим волю миллионов.

С к у р в и. Вдохновенный старец — явление ныне чрезвычайно редкое!

С а е т а н. Эх, эх, прокурор; сдается мне, что вы довольно скоро пожалеете об этих своих дешевых словесах!

С к у р в и (посерьезнев, в замешательстве). Саетан, вы разве не видите, что я пытаюсь скрыть от вас чудовищный трагизм реального положения и свою прямо-таки ужасающую внутреннюю пустоту? Кроме так называемой проблемы Ирины Всеволодовны во мне нет абсолютно ничего — я высосанный панцирь никогда не существовавшего рака. Виткаций, этот закопанский загваздранец, хотел было уговорить меня заняться философией — а я и этого не смог. Как только она бросит надо мной измываться, я тут же перестану существовать, и дальше мне придется жить просто по привычке...

С а е т а н. И обжираться хлюстрицами под чуть ли не астральными соусами, в то время как мы тут на себе по десять вшей в минуту давим, не спим от вечного зуда, зимою мерзнем, а летом задыхаемся от жары и почти трансцендентального зловония при постоянном всестороннем раздражении всех чувств, доводящем до безумия; в ненависти, зависти, ревности — которых не выразить словами, а только ударами... (Показывает жестом.)

С к у р в и. Хватит об этом, а то я сам в себе задохнусь, как молодая утка — уже и сам не знаю, что плету — я уже à bout des mes forces vitales[86]. Ты хочешь знать, баран, почему я не могу пойти на уступки? — Да именно потому, что я должен есть лишь то, что должен, к чему приучен; мне нужно мягко спать, быть чистеньким, наманикюренным, чтоб от меня не смердело, как от вас; мне нужно посещать театр, иметь хорошую шлюху как противоядие от этой жемчужины ада, от этой... (Грозит обоими кулаками — вправо и влево.) Даже моя власть и пытки не могут ее сломить, потому что она это любит, именно это она любит, иззвездить её, влянь стурбястую, а сам я с этого ничего не имею — ибо гнушаюсь насилием, как капрал тараканом — и что бы я ни пытался сделать — это лишь обостряет ее наслажденье... (Начиная со слова «лишь» почти поет баритоном.)

С а е т а н. Вот они — существенные проблемы людей, которые нами правят. Ужас — просто слов нет. Вся деятельность такого господина якобы посвящена государству, идее, человечеству — а на деле забота только об этом самом «внеслужебном времени» — беру в кавычки — когда человек раскрывается как есть — сам для себя...

С к у р в и. Замолчи — тебе не понять ужасного конфликта разнонаправленных сил, терзающих меня. Как министр я совершенно сознательно лгу, я вешаю не ради убеждений, а лишь для того, чтобы и дальше жрать этих дьявольски вкусных хлюстриц и каракатиц из Мексиканского залива — да: я обязан лгать и скажу тебе, что сегодня 98%, по подсчетам Главного Статистического Управления, — а статистика сегодня это всё и в физике, и, что еще важнее, в монадологической метафизике с ее приматом живой материи, — так вот, 98% нашей банды делает то же самое отнюдь не из убеждений, а лишь ради спасения остатков гибнущего класса — а что же это за индивиды такие — хочешь ты знать? — да самые что ни на есть заурядные жуиры и бонвиваны под маской всяких там идеек, более или менее лживых. Сегодня люди — только вы, это каждому ясно. Но — лишь потому, что вы — по ту сторону; а стоит вам перейти черту, и вы станете точно такими же, как мы.