Следствие считать открытым - Дмитрий Туманов

Но этот мир рухнул в один день. В день двухсотлетия Империи в Сияние ворвались данийские варвары. Они уже выиграли войну, но были одержимы злобой, ненавистью и местью. Столица была залита кровью поэтов и скульпторов, ученых и философов. Что горело — было сожжено, что не горело — раскатано по камешку. Руины были засажены колючим кустарником, чтобы со временем город навсегда исчез с лица земли. А чтобы он стерся из памяти людской, его название запрещалось произносить под страхом каторжных работ.

Теперь, спустя четырнадцать лет, разросшиеся кусты стояли непроходимой стеной вдоль тракта. Насквозь промокшее Зеленодолье осталось позади, и погода наконец-то смилостивилась над нами. Опостылевший дождь прекратился, тут же ожил ветер и погнал прочь низкие тучи, шелестя молодой листвой в терновнике и играя свою монотонную незамысловатую музыку на колючих ветвях.

Проехав чуть дальше в поисках удобного местечка для привала, мы выяснили, что играл отнюдь не ветер. В глубине кустарника кто-то старательно настраивал гитару, оттуда же пахло дымом и чем-то вкусно-съестным.

Вообще-то во времена лихолетья внезапные встречи на большой дороге иногда имеют печальный исход. Может, там, в зарослях, притаилась целая шайка, приманивающая путников-простачков к костерку да к котелку. А потом — оп-паньки! — и ножички к горлу. Ну-ка, ну-ка, что там у вас в котомках лежит? Было ваше — стало наше! Вы чем-то недовольны? Ах, с вас сняли новые сапожки! Ай-ай-ай, нельзя же человечку босым по травке гулять — простудится еще! Вот вам онучи — они, конечно, вида ужасного, зато их прочность проверена годами. Есть еще недовольства? Нет? Вот видите, все в ажуре, расстаемся друзьями. Улыбайтесь и радуйтесь жизни — поверьте, она стоит много больше, чем вы сегодня заплатили за нее…

Держа руки на рукоятях клинков, мы въехали в заросли через малозаметный узкий проход. Через полсотни шагов кусты расступились, открывая небольшую полянку. Нет, это не засада, тут что-то другое. В терновнике раскинулся маленький лагерь: две одноместные палатки, костерок с бурлящим котелком и сушащимися носками, а рядом — каменная плита, на которой громоздились заполненные водой грязные плошки. С виду — ничего необычного, если бы обыкновенный походный пейзаж не разнообразили два раскладных стульчика. Не иначе, проснувшиеся от зимней спячки горожане решили выбраться на природу — подальше от городской суеты и женской чистоплотности. На одном из стульчиков сидел мужчина средних лет, в пестрой одежде всех цветов радуги, с павлиньими и фазаньими перьями на шляпе, с камертоном на шее и гитарой в руках — последняя являла собой изящный инструмент с костяными накладками, фривольными инкрустациями и росписью в стиле «праздник в сумасшедшем доме».

Как правило, бродячие труверы разукрашивают еще и свои жизнерадостные мордочки — под боевой выход дикаря из джунглей. Столкнешься с таким пугалом ночью в переулке и на всю жизнь заикой станешь. Молодой музыкант, видимо, еще не пропитался до конца головокружительным артистическим духом, и лицо его пребывало в нормальном виде: высокий лоб, широкие скулы, гладко выбритый узкий подбородок, длинные, вьющиеся каштановые волосы, забранные в хвост. Крупные серые глаза с капелькой грусти внимательно изучают нас, но в них не мелькает настороженность. Определенно, нас здесь ждали.

— Мир вам, люди добры, пожалуйте к трапезе. Рыбка свежая, самолично удил поутру, — сказал, а точнее, пропел гитарист.

— Ваша щедрость не знает границ, — подпел я ему в тон. — Но, сдается, мы не только вас объедим, но и сами голодными останемся.

— Не останетесь, господа горцы. Ухи на всех хватит, не впервой гостей с утра принимать, — возразил «повар», моментально перейдя с зеленодольского на фаценский. — Пока же ваши рты жуют, а желудки — переваривают, я заполню тишину песней собственного сочинения.

Я предполагал, что артист сейчас начнет исполнять скабрезные куплеты, до которых его собратья весьма охочи, но он сыграл несколько нот для пробы, прочистил горло и запел. Такого страстного пения я никогда в жизни не слышал, — казалось, бард вкладывал душу в каждую строчку, вновь и вновь переживая события, словно он сам был их непосредственным свидетелем и участником:

На севере есть долина одна,Что в платье из маков одета,В народе Багряной зовется онаЗа камни кровавого цвета. 

Ночною порой, в тот час роковой,Когда мир беда занесла,Мы встали стеной под скалойГрозовой Последней преградой для зла. 

А нам нельзя отступать — ведь Родина тонет во мгле,И в наших руках сейчас спасенье людского рода,Нам нельзя отступать — ведь мы на своей земле,Это — святая борьба, и мы защищаем свободу. 

Из мрака выходят колонны врага,И нет им конца и границ,А черные стяги текут, как река,Над ордами злобных убийц.Их маги творят гремящий разряд —Сжигающий Огненный Вал,И молимся мы, чтоб волшебный отрядОгонь голубой к нам призвал. 

Ведь свет голубого огня — признанье небесной любви,Сиянье бессмертной души и зов откровенной страсти,Свет голубого огня, мгновение останови,И путь во тьме укажи в тот мир, где нас ждет паше счастье. 

Долина трясется от грома копыт —Идет королева равнин,Тяжелой бронею для боя отлитСтальной сокрушительный клин.Ножи против лат — неравный расклад,Ударом наш центр сметен,Долину окрасил багровый закатИ море кровавых знамен. 

Но нам нельзя отступать — ведь Родина тонет во мгле,И в наших руках сейчас спасенье людского рода,Нам нельзя отступать — ведь мы на своей земле,Это — святая борьба, и мы отстоим свободу.

Блистая в ночи, взлетают мечиВ натруженных вражьих руках,И песня войны триумфально звучитВ губительном свисте клинка.Наверное, нам не дожить до утра,Всем место найдется в земле,Но все же мы верим в победу добраИ в тех, кто стоит на скале. 

Их свет голубого огня — признанье небесной любви,Сиянье бессмертной души и зов откровенной страсти,Свет голубого огня, мгновение останови,И путь во тьме укажи в тот мир, где нас ждет наше счастье. 

А сверху, во мгле, на черной скалеСтояли цепочки людей,Они — не герои, их мало совсем,Но каждый из них — чародей.Еще накануне начертаны руны,Что лунным сияньем горят,Их пальцы ласкают эфирные струны,А губы заклятья твердят. 

И магам нельзя отступать — долина исчезла во мгле,Заклятия свяжут стихи, а силой одарит природа,Все, нельзя отступать, ведь чары уже на скале,Так внемли словам, дух стихий! И имя твое — свобода! 

Замедлило время стремительный ходИ тучами дол занесло,Вспороло гремящий ночной небосводПоследнее их волшебство.Взметнулась гроза, темнеет в глазах,Объята огнем голова,Но разум превыше, чем низменный страх,И ввысь устремились слова: 

О свет голубого огня, даруй нам небесной любви,Сиянье бессмертной души и миг откровенной страсти,Свет голубого огня, мгновение останови,И путь во тьме укажи в тот мир, где нас ждет наше счастье. 

Но вот миг слиянья с грозою настал,И молнии рвутся к земле,Палящим дыханьем целуя устаИ плавя гранит на скале.Их звездный накал — как вечный финал,Как страстный экстаз без конца,И сеть голубая взметнулась со скал,Огнем отражаясь в сердцах. 

А людям нельзя уступать, и бьются сердца-зеркала,В сплошной круговерти огней нет больше путей для отхода,Все, поздно уже отступать… пожаром взорвалась скала,И все, кто стоял на ней, в тот миг обрели свободу. 

Яростный шквал льется со скал —Разгар электронной пурги,Слепящие стрелы пронзают металл,Сметая стальные полки.А те, кто в ночи любовь получил,Не вынесли жар поцелуев,Их хрупкие жизни, как пламя свечи,Порывом стихия смахнула. 

Они получили сполна всю прелесть небесной любви,Для ставшей бессмертной души в огне откровенной страсти,И лопнула жизни струна, мгновение остановивИ путь земной завершив чудесной мелодией счастья. 

Небо разлилось ручьями капели —Печальной победной слезой,Мы выжили в сече и мы уцелелиПод той смертоносной грозой.Дымится скала — опускают телаВ звенящую тьму-тишину,И стынет улыбка на мертвых губах —Они победили войну.

Ведь ей нельзя уступать, война — это смерти каприз,Цена же у смерти одна — забвенье могильного свода,Войне нельзя уступать — она не приемлет жизнь,Но есть и у жизни цена, и эта цена — свобода. 

Долина Багряная стала багрянойОт пролитой крови людской,Но маки ковром затянули поляны,Храня погребальный покой.Там маковый цвет встречает рассвет,Там к солнцу стремится трава,Пройдут сотни лет, затянется след,Но в вечность вольются слова: 

Твой свет голубого огня — признанье небесной любви,Сиянье бессмертной души и зов откровенной страсти,Свет голубого огня, мгновение останови,И путь во тьме укажи в тот мир, где нас ждет наше счастье.

Уже стихли последние аккорды звенящих струн, а я все сидел, забыв про рыбу (компанейская парочка была настроена более прозаично и, слушая вполуха, молотила ложками с бешеной скоростью). Подобной трактовки битвы на Багряной мне еще слышать не доводилось. Это была песня другой стороны, враждебная идеология, но настолько прекрасная, что хотелось верить всему услышанному,