Хрустальное счастье - Француаза Бурден

Метрдотель покашлял, потом поставил перед ними кофе и быстро удалился. Винсен стал играть с ложечкой, опустив голову, а Магали снисходительно на него смотрела.

— Чтобы быть искренней, — продолжила она, — я устроила себе жизнь, которая мне подходит. Если у тебя, с твоей стороны, это не получилось, мне очень жаль.

Он поднял на нее глаза — необъяснимо, она вдруг испытала желание прижать его к себе, успокоить, обрести его снова.

— Нет, — сказала она вполголоса, — это не честно, мне совсем не жаль узнать, что Беатрис тебя не устраивает. Тебе не надо было снова жениться. Не самый умный поступок!

Все испытания, пережитые за предыдущие часы, делали его уязвимым и сентиментальным, но Магали собиралась уезжать, и не было другого случая, чтобы признаться ей.

— Ты большое сожаление моей жизни, насколько ты это знаешь. День был трудным, у меня больше нет ни защиты, ни гордости, я устал. Я тебя еще люблю, Магали, и думаю, что это никогда не изменится.

Они были так заняты тем, что смотрели друг на друга, что Алену надо было бросить пачку сигарет на стол, чтобы они, наконец, заметили его присутствие.

— Вы хотите, чтобы я пошел еще за одной? Немного растерянный, Винсен подал знак официанту, чтобы принесли счет.

— Не надо, — обронил Ален, — уже оплачено. Мне же нужно было чем‑то заняться… Ты отвезешь нас в Орли?

Увидев жизнерадостную улыбку кузена, Винсен почувствовал себя абсолютно глупо.

Жан‑Реми ходил туда‑сюда по залу аэропорта. Он все более нервничал по мере того, как приближалось время прилета рейса из Парижа. Магали была рада его увидеть, но с Аленом это была особая история. Их отношения только ухудшались за последние полгода, после случая с Сирилом или, точнее, после визита Чензо. Ален не показывался на мельнице. Его рубашки были брошены в большом платяном шкафу в ванной комнате. Несколько раз Жан‑Реми приглашал его на ужин, и каждый раз Ален назначал ему встречу в ресторане, как будто он мог выносить его только на нейтральной территории. Иногда им удавалось встречаться у Магали, но и там Ален уклонялся от его вопросов. Он отмахивался беззаботным жестом от любой попытки поговорить на личные темы. Его молчание, наряду с холодной улыбкой, было хуже всего.

Далекий голос сообщил о посадке самолета, и Жан‑Реми направился к стеклянным дверям. Его существование принимало губительный характер. Периоды, когда он больше не хотел рисовать или не мог, становились все более частыми и продолжительными. Путешествие в Калабрию, а потом в Палермо ничего не изменило. Там тоже, несмотря на любезность его друзей художников и обаяние некоторых новых знакомых, ему не удалось забыть Алена. Двадцать пять лет грозовой связи, может, подошли к концу, не изменившись внутри.

— Ты прелесть, что приехал нас встречать! — воскликнула Магали, возникнув рядом с ним.

— Тебя встречать, — уточнил Ален, — потому что мне надо забрать машину со стоянки…

Его взгляд, проникновенный, только едва коснулся Жана‑Реми, потом он обратился с настоящей улыбкой к Магали и развернулся.

— О, мне очень жаль, — пробормотала она.

Она колебалась лишь секунду, прежде чем броситься догонять Алена, которого настигла у лифтов.

— Время ужинать, останься с нами, я приглашаю вас обоих…

— Нет, с меня хватит ресторанов, я возвращаюсь в Валлонг приготовить омлет.

Так как двери открылись, она, схватила его за руку, внезапно разозлившись.

— Ты не видишь, что он очень несчастен? Ты его не достаточно обидел? Поговори с ним, по крайней мере, не игнорируй его!

Ее вмешательство застало его врасплох, и он чуть было не согласился, но, в конце концов, вошел в лифт и повернулся к ней спиной. Расстроенная, она вернулась к Жану‑Реми, который ждал, застыв на месте.

— Если я хорошо понимаю, мы едем вдвоем, моя прелесть? — пошутил он.

— Ты знаешь, какой он…

— Да. Нетерпимый, упрямый, злопамятный.

— Но это также отличный человек, — сказала она, взяв его под руку.

— Не учи ученого! — ответил он с горечью.

Потратив безумное количество времени на то, чтобы что‑нибудь выяснить, он отлично знал, что Ален часто выходил зимой, что его часто видели в модных местах, что совсем не сочеталось с его обычным образом жизни. Он одерживал краткосрочные победы, как будто тоже пытался о чем‑то забыть. Однажды ночью в Эксан‑Провансе, где он пытался устроить праздник со своими друзьями, Жан‑Реми даже видел, как он выходил с дискотеки с красивой брюнеткой, висящей у него на шее.

Когда они направились к выходу, на весь холл раздался голос:

— Жан!

Ален настиг их в несколько шагов и спросил абсолютно невинно:

— Я могу к вам присоединиться?

Хотя ему было сорок шесть лет, он все еще был похож на молодого человека, в которого Жан‑Реми влюбился навсегда. И то, что он сумел загнать его в холст, ничего не изменило в этом служении.

Несмотря на свое нетерпение, Даниэль держался весь вечер. И только после ухода последнего приглашенного, он, наконец, смог ликовать. Возвращаясь в гостиную, где Винсен и Беатрис задержались еще с Софией, он закрыл двойные двери, сделал театральную паузу, прежде чем бросить своему брату:

— У меня для тебя баснословная новость! Сиди, иначе упадешь…

— Он тебе это подтвердил? — вмешалась София, глаза которой светились хитростью.

— Во время аперитива, да, но так как это пока не официально, он не хотел, чтобы я рассказывал об этом Винсену, пока президент не подписал.

— Но он это сделает? — настаивала она.

— Да!

— О ком речь? — забеспокоился Винсен, который ничего не понимал из их диалога.

— О дорогом Обере, с которым ты говорил полвечера.

— О нем? Для политика он достаточно открытый, достаточно интересный.

— Он также великолепный друг, который восхищается тобой, думаю, ты это не упустил? И ты также хорошо помнишь, что он заседает в Верховном суде? Потому что это он всем своим весом изменил баланс!

— Баланс чего? Перестань выражаться загадками, я ничего не понимаю.

— Правда? Ну, я говорю о твоем назначении в Кассационный суд…

Винсен был захвачен врасплох. Даниэль пересек гостиную и встал перед ним с победным видом.

— Я работаю над этим уже месяцы! Или точнее, работаем мы с Софией.

Улыбаясь, он изобразил поклон перед братом.

— Господин судья… Я думаю, ты поднялся на вершину лестницы! Что называется предел, нет? Понятно, что предел в полном смысле этого слова.

Но Винсен все еще не реагировал, и Даниэль рассмеялся.

— О, как сказал бы папа, твое дело из бетона, твоя личная ценность и твоя карьера без ложных шагов стоят всех опор мира! Только вас было много в рядах, ты и стариканы, которые претендовали на самую высшую инстанцию!