Хроники Раздолбая - Павел Санаев

— Тексты, — предположил один из активистов, — откуда ты знаешь, что поет эта группа? Может быть, они поют «убей всех вокруг», а ты не знаешь этого и заставляешь других под это плясать.

— «Убей всех вокруг» поет «Металлика», — ответил Маряга, знавший многие тексты наизусть. — «Кисяки» пели: «Я был рожден, чтобы любить тебя», — и не понимаю, почему под это нельзя плясать. «Самоцветы» поют то же самое, их тоже включать нельзя?

Послышались смешки. Все стали вспоминать тексты советских ансамблей и придумывать, за что можно их запретить. Собрание превратилось бы в балаган, но слово взяла отличница Лена Островская.

— Известно ли вам, — отчеканила она, сверкая голубыми глазами и очками в тонкой стальной оправе, — что две буквы «S» в названии группы напоминают рунические символы на касках эсэсовцев? Понятно ли вам, что, танцуя под эту музыку, вы оскорбляете память павших отцов и дедов?

Маряга опешил, и, видя его растерянность, Лена пошла в наступление. Ее глаза и очки сверкали, словно грани алмаза, а голос был такой же алмазной твердости. Она говорила, что символика не бывает случайной, и фашистские руны в названии означают фашистскую идеологию группы. Утверждала, что вся рок-музыка пропагандирует секс, стяжательство и насилие, и пусть слова песен остаются для многих непонятными, их энергия проникает в сознание и отвращает людей от служения общему делу. Заявляла, что сегодня все, как обезьяны, будут прыгать под американскую песню, а завтра станут повторять за «Голосом Америки», что у них плохая Родина. И так далее, и так далее.

Несмотря на отличную учебу, Лену считали дурой, но возразить ей по существу Маряга не смог. Леня Бадин вынужден был сделать ему «комсомольское предупреждение», означавшее исключение из рядов ВЛКСМ в случае любой оплошности, и записал это в протоколе собрания. Оплошность Маряга совершил очень скоро. У него была пустая пулеметная лента, которую он изредка носил на поясе поверх брючного ремня, чтобы круто выглядеть, и милиция задержала его за «неподобающий вид». По дороге в отделение он сумел незаметно сбросить ленту в решетку водостока и, сделав наивные глаза, стал спрашивать, какие к нему претензии.

— Где она? Где пулеметная лента?! — переполошились милиционеры.

— А я ее вместе с пулеметом выбросил! — пошутил Маряга, и в комсомольскую ячейку пришел протокол с требованием «принять меры в отношении вызывающе недопустимого поведения».

Леня Бадин скрепя сердце снял с лацкана Маряги красный флажок с профилем Ильича, а Маряга шутил, что, сэкономив членские взносы, купит пару чистых кассет для пропаганды секса, стяжательства и насилия. Когда пришло время поступать в институт и потребовалась характеристика с места учебы, ему было уже не до шуток. Характеристику писала Островская, и Маряга всерьез боялся, что ярлык «исключен из комсомола за несоответствие облику советского человека» закроет ему дорогу в МАИ. Опасения оказались напрасными — в разгар Перестройки в характеристики уже никто не смотрел, и дорогу в МАИ Маряге закрыло плохое знание математики, достаточное, впрочем, для службы в гарнизоне ПВО на Дальнем Востоке, где его автоматически приняли в комсомол обратно.

Непонятная роль комсомола и странные запреты тоже были в копилке Раздолбайских вопросов. Ему было очевидно, что более прогрессивным является общество, где KISS выступают на стадионе, а с пулеметной лентой можно свободно ходить по улице, и он хотел понять, почему его пытаются убедить в обратном. Дядя Володя был единственным человеком, с которым он говорил на такие темы, и все ответы отчима начинались со слова «зато».

— Зато ты бесплатно учишься в хорошей школе, а летом бесплатно ездишь в хороший лагерь, — отвечал дядя Володя. — Зато, если заболеешь, тебя бесплатно положат в хорошую больницу и, если нужно, сделают бесплатную операцию. «Там» с тебя за это сдерут три шкуры, а если нет денег — ложись-помирай. Зато у нас по городу можно спокойно гулять ночью, а в Нью-Йорке или Чикаго тебя вечером разденут, а то и убьют. Зато у нас нет бедных, бездомных и безработных, а «там» на улицах спят нищие.

Все эти «зато» Раздолбая не убеждали. Школу он считал ярмом, а не благом, и, будь его воля, он бы в нее не ходил.

Больница была местом, куда не хотелось попадать, и не становилась привлекательной от своей бесплатности. По поводу ночных гуляний дядя Володя и вовсе заблуждался, потому что не бывал в Теплом Стане, не звонил там из телефонной будки и не уворачивался потом от кусков асфальта. Да что Теплый Стан! Угрожающую скороговорку «Стой-бля-сюда-иди-кого-знаешь-нах?» Раздолбаю приходилось слышать даже по дороге к дому. Он знал, кого надо, и после имен Джан, Ульян, Толя Крылов вечерние встречи обычно заканчивались дружеским похлопыванием по плечу, но иногда это не срабатывало. Однажды, в ответ на перечисленные имена-пароли, какой-то белобрысый амбал рванул на груди рубаху, показав татуировку из двух скрещенных топоров, и стал орать, что вчера откинулся, а Толю Крылова имел у параши. Раздолбай смекнул, что находится в паре секунд от бесплатного попадания в хорошую больницу, и умчался через дворы, слыша свист ветра в ушах и затихающий за спиной вопль «Стоя-я-ять, па-а-адла!». Он не мог поверить, что по улицам Нью-Йорка ходят более опасные типы, чем амбал со скрещенными топорами, и попрежнему не понимал, ради чего их жизнь делают серой, да еще заставляют верить, что такая жизнь — самая лучшая.

С появлением видеомагнитофонов, подаривших возможность смотреть недоступные раньше фильмы, Раздолбай окончательно уверился в том, что их всех обманывают и лишают множества прелестей. Он увидел, что жители мира, из которого эти фильмы пришли, отдыхают в красивых барах, а не стоят в очереди к магазину «Вино», как жители «самой прогрессивной страны». Узнал, что в том мире ездят на роскошных машинах и живут в красивых домах вовсе не «некоторые», а очень даже много людей. Подметил, что нищие, о которых говорил дядя Володя, «там» действительно есть, но они запросто пьют баночное пиво, доступное «здесь» только дипломатам и спекулянтам. Однажды Маряга купил такое пиво у таксиста по цене трех пачек сигарет, и они пили его целой компанией по глотку, да еще тянули потом жребий, кому достанется пустая банка, чтобы поставить ее дома на видное место. И это признак передового общества? Конечно, Раздолбай не согласился бы стать нищим ради баночного пива, и то, что в их мире невозможно сделаться таким бедным, чтобы жить на улице без гроша в кармане, казалось ему очевидным плюсом СССР. С другой стороны, в СССР нельзя было сделаться и богатым, чтобы ездить на спортивной машине в гости к красивым женщинам, как в «Ночных грезах Далласа».

Представляя себя в том мире, Раздолбай, конечно, видел свое место в спортивной машине, а не в картонной коробке на улице и, просматривая у Маряги очередной фильм, с досадой сетовал:

— Ну почему они могут нормально жить, а мы нет?

— Потому что у них капитализм, а у нас «совок», епта, — отвечал Маряга, и его красноречивое «епта» выражало все недосказанное.

К третьему году Перестройки ответы на вопросы Раздолбая стали появляться там, где их меньше всего можно было ожидать, — в газетах. Объявили Гласность, и в прессе стали печататься статьи, которые несколько лет назад считались бы запрещенной литературой. Мама Раздолбая зачитывалась этими статьями с таким восторгом, словно всегда считала, что земля держится на трех китах, и вдруг получила в руки учебник по астрономии.

— Вы послушайте! — восклицала она, приглашая приобщиться Раздолбая и дядю Володю к открывшимся тайнам. — Система социалистического производства мертва по своей природе из-за отсутствия конкуренции!

— Чушь собачья, — спокойно возражал дядя Володя. — Я конкурирую с тремя издательствами, и госзаказ дают за лучший проект. Не читай глупостей.

— Ты не понимаешь! — вскипала подкованная газетами мама. — Госзаказ — не конкуренция. Был бы свободный рынок, все проявляли бы инициативу. А так — ждут плана, и мы по двадцать лет ходим в ботинках одной модели.

— У тебя в шкафу сколько пар?

— Я не про себя говорю, а про страну в целом. Мы за границу ездили — привозили. Ты наши магазины можешь сравнить с французскими?

— С французскими я могу наши корабли и самолеты сравнить — наши лучше.

— Я корабли на ногах не ношу и самолетами не питаюсь, а мяса в магазинах нет. И вот написано, почему у нас пустые полки… — Мама выуживала из кипы разбросанной прессы другую газету и зачитывала: — «Косная система распределения несравнима по эффективности с гибким механизмом предпринимательства…» Это серьезные люди пишут — экономисты, которым наконец говорить разрешили!

Дядя Володя призывал маму прекратить газетную лихорадку, объясняя, что Перестройка подняла пену и писать статьи стали все, кому не лень, а Раздолбай уловил в маминых речах созвучие собственным мыслям и несколько раз выступил в роли благодарного слушателя. Фрагменты статей в мамином пересказе сформировали у него в уме новые представления о жизни, под влиянием которых прежняя картина мира осыпалась, как старая мозаика. Он узнал, что их страна никогда не была самой лучшей. Совершив Революцию, они сошли с естественного исторического пути и отпали от Цивилизованного мира, где существуют демократия и рыночная экономика с конкуренцией. При конкуренции все стремятся делать товары лучше, чем у других, поэтому одежда, машины и магнитофоны получаются в Цивилизованном мире такими качественными, а в магазинах всегда все есть. Основы демократии уже заложены Перестройкой, но пока «ржавый социалистический локомотив не переведут на рыночные рельсы», вещей и продуктов на полках не будет.