Саша Чекалин - Василий Смирнов

— Скажу тебе, как другу, — сообщал он при встрече Ковалеву, — ненадежный Чугрей человек. Непрочную основу новая власть себе создает. Втерся Чугрей в доверие к немцам. Сын у него комсомолец, где-то пропадает, говорят, выполняет партизанское, задание, а Чугрей молчит, скрывает.

— Ненадежный? — внимательно переспрашивал Ковалев.

— Тебе говорю, почему не доложишь коменданту?

— Мое дело маленькое, — Ковалев пожимал плечами. — Доложить можно, нетрудно. Был бы толк… Сам доложи.

— Сам, сам… Все сам, — ворчливо говорил Якшин.

Возвращаясь домой, Ковалев размышлял: доложит Якшин коменданту или так только подзуживает? И Ковалев видел, что в последующие дни Чугрей, как и прежде, приходил в комендатуру и, судя по его одутловатому, заплывшему жиром лицу, ничем не был встревожен.

«Значит, Якшин не торопится доносить, — думал про себя Ковалев, — выжидает. А может, и донес, да не обращают внимания».

В тот день, когда в городе был арестован Митя Клевцов, Ковалева вызвали к начальнику полиции.

— Возьмешь с собой двоих… — приказали ему. — Пойдешь на Пролетарскую улицу. Там живет Григорий Штыков… Знаешь? Ну вот. Приведете сюда… Попытается бежать, стреляйте на месте.

Ковалев побледнел.

— Ты что? Заболел? — удивился начальник полиции, пытливо глядя на Ковалева.

— Простудился… Теперь ничего… — хрипло пробормотал Ковалев, выходя из комнаты.

Что делать? Если он придет арестовывать Штыкова, тот решит, что он, Ковалев, — предатель. Что делать? Ковалев подошел к окну в комендатуре, лихорадочно ища выхода из создавшегося положения.

ГЛАВА ДВАДЦАТЬ ВОСЬМАЯ

Никогда раньше Наташа Ковалева не видела своего дядю таким сумрачным, когда он вечером вернулся из комендатуры домой. Беспокойно ходил он по комнате, сгорбившись, словно какая тяжесть разом придавила его.

Разговаривать с ним Наташа не стала, ушла в свою комнату, не догадываясь, что дядя порывался поговорить с ней откровенно.

Получив распоряжение от начальника полиции, он сгоряча решил было немедленно бежать к Штыкову, предупредить, а потом, вернувшись домой, взять Наташу и скрыться из города. Но тут же понял, что это значило бы раскрыть себя прежде времени. Пришлось на страх и риск исполнять распоряжение комендатуры.

Гриша был дома, когда Ковалев с полицейскими пришел к нему.

— Приказано взять тебя! — кратко буркнул Ковалев, насупившись, Но потом решился, поднял голову и с невыносимой мукой взглянул в глаза Грише, который, сгорбившись, стой у окна.

«Не думай, что я предатель… Не думай!..» — молча, глазами молил Ковалев. Холодный пот проступил у него на спине. Но Гриша сразу понял, что не Ковалев виновник его ареста. Мало того, он незаметно дружески подмигнул Ковалеву, по-мальчишески показал в сторону полицаев кукиш. Такого Ковалев никак не ожидал от Гриши, у которою всегда была в глазах затаенная грусть.

Какая судьба ожидает арестованного в комендатуре гестапо, и Гриша и Ковалев хорошо знали.

— Запри дверь-то! — закричал Ковалев на полицейского, когда уходили из дому. — Может, вернется хозяин обратно, чтоб все в целости было. — Он суетился, покрикивал на полицейских, стараясь скрыть свое настроение. Дорогой умышленно немного отстал, думая, что Гриша что-нибудь предпримет. Но полицейские шли рядом с арестованным, а Гриша шел спокойно, ничего не; спрашивая. Из комендатуры Ковалев сразу же ушел, еле передвигая ноги.

На следующий день Ковалев, пересилив себя, снова пошел на службу. Вернулся он в таком состоянии, словно сам все испытал, словно его, а не Гришу, допрашивали в гестапо. Дома его ожидал неприятный разговор с Наташей.

Когда семья Тимофеева, покинув дом Ковалевых, ушла из города, Наташа несколько раз собиралась решительно поговорить с дядей, открыть ему глаза на его постыдную должность и все откладывала, выбирая подходящий случай. Такой случай вскоре представился.

После долгого перерыва над городом неожиданно в дневное время появился самолет — юркий серенький «ястребок» с красными звездами на крыльях. Он смело покружил над городом, оставив после себя в ясном морозном небе белый след буквы «Г», и спокойно улетел дальше.

Появление советского самолета народ истолковал по-своему. Раз днем безбоязненно прилетал «ястребок» — значит. Красная Армия идет на выручку города. А буква «Г», начертанная самолетом в небе, по мнению некоторых, означала: готовьтесь, подходит время освобождения. Этот слух волной пошел гулять по городу, а потом и дальше, по округе.

Наташа тоже видела советский самолет. Радостное предчувствие близкого освобождения охватило ее. Встретив дома дядю, она не утерпела:

— Скоро наши придут. Прилетал самолет. Теперь уж скоро… Придут! — повторила Наташа глухим дрожащим голосом, подступая к дяде.

Ковалев искоса взглянул на нее, что-то пробурчал в ответ. Ковалев не мог сказать ей, что после обыска в доме он чувствовал себя в полиции неважно. Прежнего доверия со стороны коменданта уже не было. Если раньше он часто дежурил в комендатуре, то теперь его то и дело посылали в наряды по охране порядка в городе. Наташа бессвязно, торопливо, впервые за это время, начала упрекать его, что он стал предателем, что в подвале комендатуры находится много наших, а он не поможет им бежать. На что он надеется, что он думает?..

— Не подпускают меня к арестованным, — глухо отозвался Ковалев. — Не подпускают, — снова повторил он. — Чугрей там хозяйствует.

Ковалев сидел за столом, насупившись, не поднимал лохматой седой головы, не глядя на Наташу, и один пил холодный чай. Перед ним стояли чугунок с картошкой, деревянная солонка, лежал ломоть хлеба. В последнее время дома никто о нем не заботился, прежде.

Но Наташа не думала отступать. Почувствовав явную неуверенность в словах дяди, надеясь, что его можно но еще образумить, повернуть на советскую сторону, она с еще большей энергией приступила к нему, требуя чтобы дядя одумался, пока не поздно, не позорил семью. Она и раньше не боялась его. Теперь свою главную задачу как комсомолки она видела непрестанной борьбе с дядей. Только не давать ему покоя.

— Отстань от меня, — попросил он, сморщившись. Разъярившись, он стукнул кулаком по столу, но ничего больше не сказал, допил чай и ушел.

Пришла с колодца мать, звякнув в сенях ведрам. Наташа рассказала ей, что она видела и слышала городе. Дарья Сидоровна истово перекрестилась.

— Слава богу, — сказала она. — Скорее бы, вздохнув, взглянула на стену, на портрет брата — молодого, молодцеватого, потешного в своей косоворотке с цепочкой на жилете.

А Наташу снова охватила грусть. Чему, собственно говоря, радуется? Ну, прилетал самолет, что от это изменилось? Разве наступил перелом в войне?

А на другой день в Лихвине арестовали Митю Клевцова и к вечеру Гришу Штыкова.

Почти каждый день в комендатуру приводили под конвоем арестованных. Некоторых из них после допроса отпускали, других отправляли в подвал, в тюрьму или на машине отвозили неизвестно куда. Но арест Мити Клевцова, которого в последний раз видели в городе вместе с Сашей, насторожил Наташу и ее школьных друзей. Тем более что почти сразу же в городе появилось новое объявление гестапо, гласившее:

«Истинно русские люди! Партизаны — твои враги! Раскрывай их логова. Сообщай властям о месте их пребывания. За это ты будешь щедро вознагражден. Крестьянин в деревне получит землю. Житель города — в собственность дом и средства для проживания. Некоторые, уже заслужившие вознаграждение, получат его незамедлительно».

«Но кто эти некоторые?..» — думали и Наташа, и Вася Гвоздев, и Володя Малышев.

— Тебя как комсомолку тоже схватят… — причитала Наташина мать, всхлипывая на кухне. Она не хотела больше выпускать Наташу на улицу.

Но разве можно было просидеть взаперти, за закрытыми ставнями? Наташа взбунтовалась и, вырвавшись из дома, помчалась к Клевцовым. Мать Мити Варвару Христофоровну она знала.

В просторном каменном доме под драночной крышей на Нагорной улице царило уныние. Все ходили с заплаканными глазами.

— Выдали Митю… — сообщила Наташе Варвара Христофоровна, заплакав. Но кто выдал, она не знала.

Из дома Клевцовых Наташа направилась к Васе Гвоздеву и встретила там неразлучную компанию: Васю, Володю и Егора. Уговаривали ребята Егора Астахова, чтобы он смирился перед отцом и через него узнал, с чем подозревают Митю Клевцова.

Егор наотрез отказывался.

— Не могу я… Не могу… — с ожесточением повторял он, кусая губы и меняясь в лице. — Хоть убейте меня, не могу… Не только просить, даже разговаривать.

Слово «отец» Егор уже не произносил. Увидав Наташу, обрадовался.

— Вот Натка скорее узнает… — Он даже отошел сторону, давая понять, что разговор на эту тему закончен.