Из воспоминаний - Жорес Медведев

А. Д. Сахаров в 1971 году

Зимой и весной 1971 года я встречался с А. Д. Сахаровым всего несколько раз, и мне мало что запомнилось из этих встреч. Интерес Сахарова к разного рода теоретическим проблемам демократического социализма, к юридическим проблемам и к проблемам советской истории стал ослабевать. Я же, напротив, углубился в начале 70-х годов в изучение событий 1917 и весны 1918 годов, а затем и истории Гражданской войны. Андрей Дмитриевич прекратил в это время попытки создать какую-то новую концепцию общественного развития, основанную на идеях конвергенции. Он подвел итоги своим размышлениям в специальной «Памятной записке», которая была написана в январе-феврале 1971 года и отправлена Л. И. Брежневу 5 марта 1971 года. Еще через полтора года – в июне 1972 года – Сахаров написал к этой «Памятной записке» пространное «Послесловие» и передал все это как в ЦК КПСС, так и в Самиздат. Новых идей и предложений здесь почти не было, и эти материалы поэтому мало комментировались в диссидентских кругах и в западной печати.

Отныне большую часть своего времени и сил Сахаров стал отдавать участию в разного рода конкретных правозащитных кампаниях. Он объяснял эту свою позицию так: «Я убежден, что в условиях нашей страны нравственная и правовая позиция является самой правильной, соответствующей возможностям и потребностям общества. Нужна планомерная защита человеческих прав и идеалов, а не политическая борьба, неизбежно толкающая на насилие, на сектантство и бесовщину. Убежден, что только при условии возможно широкой гласности Запад сможет увидеть сущность нашего общества, а тогда эта деятельность становится частью общемирового движения за спасение всего человечества. В этом ответ на вопрос, почему я от общемировых проблем естественно обратился к защите конкретных людей». [78]

Сахаров включился в кампанию по возвращению крымских татар из Узбекистана в Крым, в кампанию по защите прав советских немцев, в «дело нарофоминских старушек», требующих открытия храма в своем городе, а также в борьбу за свободу эмиграции евреев.

Генерал Петр Григоренко находился в это время в одной из тюремных психиатрических больниц, и А. Д. Сахаров уже в начале 70-х годов стал фактическим лидером правозащитного движения в Советском Союзе. Много заседаний проводил в это время и Комитет прав человека. Валерий Чалидзе составлял подробный протокол этих заседаний и вместе с решениями комитета публиковал в своем журнале, который я регулярно получал.

Несколько раз ко мне обращались знакомые писатели или физики с просьбой передать Сахарову для отзыва свои неопубликованные работы. Одна из таких работ по физике заинтересовала Андрея Дмитриевича, и он попросил пригласить ее автора, назначив время. Разговор происходил при мне. Смысл сказанного Сахаровым сводился к тому, что задача, которую пытался решить мой знакомый, очень трудна, хотя и интересна. Но на ее решение может уйти десять или пятнадцать лет напряженной работы. При этом может оказаться, что данная задача вообще не имеет решения. «Конечно, – сказал Сахаров, – в науке отрицательный результат – это тоже результат. Но, – добавил он, – если бы я был лет на двадцать моложе, то все равно за такую задачу, пожалуй, не взялся. Вы же человек еще молодой, решайте сами».

Одним из запомнившихся мне событий 1971 года был пятидесятилетний юбилей А. Д. Сахарова. Никаких официальных мероприятий, связанных с пятидесятилетием академика Сахарова, в АН СССР, конечно же, не намечалось. Сам Андрей Дмитриевич был вполне равнодушен даже к столь «круглой» дате. Но Валерий Чалидзе проявил настойчивость, убедил Сахарова отметить день рождения и энергично занялся подготовкой к нему. Был составлен список гостей, он был не слишком велик – около двадцати человек. Но когда гости стали приходить в назначенное время, оказалось, что в доме Сахарова нет даже десяти комплектов посуды. Во всей квартире имелось всего восемь или десять стульев. Пришлось придвигать к столу диван и обращаться за помощью к соседям. Не все гости знали друг друга. Только в этот день многие из нас познакомились с Еленой Георгиевной Боннэр, привлекательной и энергичной женщиной, которая распоряжалась в доме хозяйством и которую, как было очевидно, связывали с Андреем Дмитриевичем самые дружеские отношения. Мне оставалось только порадоваться за Сахарова, который и раньше не занимался семейными и домашними делами, а теперь, после смерти Клавдии Алексеевны часто просто не знал, что ему делать в своем доме.

Уже летом 1971 года я стал ощущать какое-то напряжение вокруг себя. На Западе были изданы две книги Жореса под общим заголовком «Бумаги Медведева». В газетах «Нью-Йорк таймс» и «Вашингтон пост» были опубликованы большие обзоры моего журнала «Политический дневник». На самый конец года планировался выход в свет моей главной книги «К суду истории», а также нашей с Жоресом совместной книги «Кто сумасшедший?». На весну 1992 года планировалось издание в Париже моей книги «О социалистической демократии». Мне приходилось конспирировать, и я, возвратившись из отпуска в сентябре, поехал уже поздно вечером навестить А. Д. Сахарова без обычного телефонного предупреждения. Однако дочь Андрея Дмитриевича Люба сказала мне, что отец с ними теперь не живет, он переехал к Боннэр. Мне дали новый адрес и телефон. Люба была уже студенткой, но Дима Сахаров еще учился в школе, ему было тринадцать или четырнадцать лет. Они остались вдвоем в большой академической квартире и чувствовали себя не лучшим образом. Но я не мог их ни о чем расспрашивать. У Елены Георгиевны Боннэр были двое своих детей и больная мать. Это была житейская проблема, которая, как оказалось, также не имела решения.

А. Д. Сахаров в 1972 году

Осенью 1971 года я смог поговорить с А. Д. Сахаровым только один раз и то лишь по телефону. 13 октября у меня на квартире был устроен большой обыск, который продолжался до вечера. На следующий день утром я был вызван по телефону в районную прокуратуру. Я вышел из дома, чтобы ехать по указанному адресу, но передумал. Быстро вернувшись и собрав все имевшиеся в квартире деньги, я уехал к друзьям на другой конец города, тщательно проверив, нет ли за мной наблюдения. Несколько дней я жил в Москве по разным адресам, но затем уехал поездом на юг России, а потом и на Кавказ, не сообщив никому о своем возможном местопребывании. В Академию педагогических наук РСФСР, где я тогда работал, было отправлено письменное заявление об уходе. В Москву я вернулся только в конце января 1972 года, когда мои главные книги уже вышли в свет. Рецензий и отзывов было много, но газетной шумихи и сенсации не было, и как прокуратура, так и КГБ, казалось, утратили ко мне интерес. Я стал налаживать жизнь и работу в качестве «свободного» ученого.