В тусклом стекле - Джозеф Шеридан Ле Фаню
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Тысяча благодарностей, месье, но я, пожалуй, скоро поменяю гостиницу, а не комнату. Пока же по вечерам я вполне могу уезжать в город, а если и буду оставаться здесь – как сегодня, – то вовсе не намерен в поддержание традиции исчезать. Так вы говорите, с этой комнатой связано еще одно приключение такого же рода? Ну что ж, послушаем! Но сперва выпьем вина, господа.
Карманьяк рассказал весьма любопытную историю.
– Насколько мне помнится, – начал он, – этот случай произошел ранее двух других. Как-то раз один человек, француз, из купеческого рода – имени не помню, – приехал сюда, в «Летящий дракон», и хозяин отвел ему ту самую комнату, о которой мы ведем разговор. Вашу комнату, месье. Был он уже не юноша, лет сорока с хвостиком, и далеко не красавец, будто бы даже настоящий урод, но зато добрейшая душа; играл на скрипке, пел, сочинял стихи. Жизнь он вел странную и беспорядочную: то засядет на целый день у себя в комнате, пишет там, или поет, или пиликает на скрипочке, то ни с того ни с сего отправится среди ночи гулять; одним словом, оригинал. Не миллионер, но имел, что называется, modicum bonum[33] – чуть больше полумиллиона франков. Он как раз договорился со своим поверенным перевести весь свой наличный капитал в иностранные акции и с этой целью забрал разом все деньги от банкира. Таково было положение дел, когда случилось несчастье.
– Налейте же себе вина, прошу вас, – напомнил я.
– Вот именно, господа, еще по капле: несчастия надобно встречать во всеоружии, – сказал Уистлвик, подливая в собственный бокал.
– Деньги его как в воду канули, никто о них более не слыхал, – продолжал Карманьяк. – О нем же самом известно следующее. На другой день после проделанной финансовой операции его охватила страсть к сочинительству; он призвал к себе хозяина гостиницы и объявил, что давно уже задумал эпическую поэму и намерен приступить к ней нынче ночью; и чтоб его ни под каким предлогом не беспокоили до девяти утра. На маленьком столике подле него стоял холодный ужин; конторка была раскрыта, и на ней лежали: две пары восковых свечей, стопка бумаги, какой хватило бы на целую «Генриаду», и изрядный запас перьев и чернил.
За этим столом его нашел человек, явившийся с чашкой кофею в девять вечера; как сообщил он впоследствии, в означенный час жилец строчил так скоро, что бумага под пером – по его словам – дымилась и уже почти загоралась. Но, когда спустя полчаса слуга вернулся за чашкой, дверь была заперта, и сочинитель крикнул изнутри, чтобы его не беспокоили.
Человек ушел; наутро, в девять, он постучал в дверь и, не получив ответа, заглянул в замочную скважину. Свечи еще горели; ставни оставались запертыми, по-видимому, с вечера. Он стучал громче и громче – нет ответа. Он начал тревожиться, доложил хозяину о затянувшемся молчании; тот, убедившись, что постоялец не оставил ключа в двери, подобрал другой ключ и вскрыл комнату. Свечи почти догорели, но и последнего неверного их трепетания было довольно, чтобы убедиться: жильца в комнате нет! Постель была нетронута, ставни закрыты изнутри. Можно, конечно, предположить, что он вышел из комнаты, запер за собою дверь и, положив ключ в карман, покинул гостиницу. Но тут, видите ли, еще одна загвоздка. «Летящий дракон» на ночь запирался – всегда ровно в полночь, – и после этого никто уже не мог уйти из гостиницы, разве что раздобыв ключи либо сговорившись с кем-то из прислуги.
Но так уж получилось, что вскоре после того, как двери были заперты, в половине первого, один слуга, которого не предупредили, что постоялец просил не беспокоить, заметил в замочной скважине свет и постучался спросить, не нужно ли чего. Сочинитель решительно отказался от каких бы то ни было услуг и вновь потребовал, чтобы его не тревожили до утра. Благодаря этому эпизоду стало доподлинно известно, что жилец находился в комнате уже после того, как входные двери были заперты на все засовы и замки. Хозяин гостиницы держал ключи у себя и божился, что утром они висели на своем обычном месте, у него над изголовьем, и никто не мог бы ими воспользоваться, не разбудивши его. Вот и все, что нам удалось узнать. Граф де Сент-Алир, которому принадлежит дом, был огорчен и оказывал расследованию всяческую поддержку.
– И что же, о поэте-летописце с тех пор ничего не слышно? – спросил я.
– Решительно ничего; больше он не появлялся. Вряд ли он жив; а если жив, то, похоже, попал в какое-то чертовски неприятное положение и постарался исчезнуть – спешно и со всею возможною таинственностью. Но об этом остается только гадать. Единственное, что нам известно наверное: он занимал вашу, месье, комнату, а потом исчез незнамо как.
– Надо же, – сказал я, – вы поведали нам уже о трех случаях, и все три произошли в одной и той же комнате.
– Да, и все три равно непостижимы. Дело в том, что, убив свою жертву, преступник тут же должен решить весьма сложную задачу: как спрятать труп. Трудно поверить, чтобы три человека, один за одним, умерщвлены были в одной и той же комнате, притом тела их так удачно припрятаны, что и следа не осталось.
После этого мы перешли к другим вопросам, и месье Карманьяк с самым серьезным видом преподнес нам великолепнейшую коллекцию скандалов и анекдотов, собранную им за годы службы в полицейском ведомстве.
