Горький запах осени - Вера Адлова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— В июне буду защищать диплом, — сказала Эма.
— Прекрасно, — отозвался отец, как и положено в подобных случаях.
Спросил, что она с этим красненьким рулоном собирается делать.
— А ничего. Оканчиваю курс по факультету права, потому что не люблю незавершенных дел.
— Не понял?..
— Поступлю на медицинский.
— Но туда собирается поступать Ирена…
— Она не собирается, собираюсь я.
— Позволь, но почему?.. А мама знает?
— Не проживу ведь я всю жизнь здесь — между кухней и детской.
— Но тут ведь твой ребенок, мы.
— Ребенок, вы — конечно. И все-таки…
— Разве этого мало? Ты еще молода…
— Этого чересчур много.
— Но тебе недостаточно?
— Нет. Мне трудно тебе объяснить, папа…
— Мне-то куда ни шло. Вот Ладику когда-нибудь придется объяснять…
— Не знала я, что ты так старомоден.
— Выпить не хочешь? — предложил отец.
— Зачем ты это делаешь, папа?
— Делаю что?
— Вот это! — подняла она наполовину опорожненную бутылку коньяка.
— Ну, милая, не думал я, что ты так старомодна.
Пан Флидер испытующе смотрел на дочь. В нем закипала злоба. Веселенькая, однако, ситуация! Понятно, она потеряла мужа, еще не начав с ним совместной жизни, родила ребенка, которого тут же отняли, прошла через немыслимые ужасы — но ведь отец не виноват. Они несли с ней до конца тяжесть того, что им позволено было нести, едва не умерли от страха за нее — а она как бы между прочим объявляет, что намерена учиться дальше. Вот так-то.
— Ты говорила маме? — повторил он свой вопрос.
— Почему я должна была ей говорить? Или ты полагаешь, ее это не устроит?
— Эмушка, девочка… — произнес он как можно мягче, боясь, что сейчас начнет кричать (это было бы совершенно нелепое завершение вечера).
Он чувствовал себя Агасфером, который скитается не одну сотню лет и никак не отыщет пивной, чтоб напиться.
Незабываемое рождество сорок пятого.
ЭЛЕГИЯ
И любви уже нет и следа…
Жеан Риктю
Все, на что я взираю из далей своего почти шестидесятилетнего пути, представляется мне чем-то вроде глав книги, которую я когда-то читала, но которая не задела меня за живое. Осталось лишь воспоминание — словно я побывала в чужом доме, возможно, я когда-то забрела в него, а возможно, мне это привиделось только во сне. Это жестоко, и я все еще продолжаю надеяться, что мне удастся высечь хоть какой-то проблеск переживания, пусть тяжелого, но ощутимого. Как я ни бедна, но все же не могу быть настолько бедной, чтобы не сохранить от прошлого совсем-совсем ничего.
Когда я была девчонкой с единственной юбкой и двумя блузочками — сшитыми матушкой и мной, верней, мной и матушкой — да еще с одним платьем на торжественный случай, который так ни разу и не представился, я не ощущала себя ни бедной, ни чем-то обделенной или несчастной. Мне ничуть не мешало, что некоторые девочки ходили в школу разодетыми, точно на бал. Хотя нынче даже моя Фран, воспитанная без отца, в скромной семье разведенной, с тремя детьми женщины, даже она по сравнению с теми давнишними обеспеченными девицами представляется мне королевой моды.
Меня мучили другие вещи — не наряды. Матушка, словно спящая царевна в стеклянном гробу, безжалостно разбитом вдребезги, брат Пршемысл, исчезнувший бесследно, словно никогда и не было его на свете. Что он существовал, знаю лишь я да, пожалуй, еще Ян Евангелиста, если он, конечно, жив. Тяжело думать, что от моего прошлого не осталось в душе ничего, лишь безликая, бесцветная регистрация, произведенная рассудком. Я могу точно описать, как была расставлена мебель в нашей кухне, какое платье было на Иренке, когда мы прогуливались в парке с лебедями у вокзала Вильсона, как на меня смотрел Павел, где и когда… Но это лишь слова, они не пробуждают во мне ничего, и боль эта уже притупилась, как исчезла и любовь. Я кажусь себе мертвой, а пробудившись ночью — ночи здесь долгие и страшно шумит ветер, — не перестаю удивляться, зачем я здесь, почему еще брожу тут как привидение? Никому не нужное существо.
Вот почему я с такой невыразимой надеждой и радостью ухватилась за предложение подменить одну сотрудницу в бухгалтерии нашего хозяйства. На временную работу — как это официально называется. Некая деваха — кровь с молоком — вышла замуж за солдатика и уходит в декрет. Что ж, естественно. Ловушки на девушек действуют с чудовищной надежностью. Неумолимо. Попадается почти каждая. Я, старуха, могу, пожалуй, лишь посмеяться, не будь так грустно. И все-таки, разве не сладостно заиметь ребеночка от своего избранника. Еще бы!
Я согласилась на это предложение директора с каким-то странным чувством: наконец-то впереди у меня что-то иное, а не досадная неурядица или семейный разлад, который я не в силах предотвратить, но оплатить должна. Платить мне приходилось часто и полною мерой. Оттого я так выжата.
В полседьмого утра я поспешила в контору со святым чувством человека, включившегося, как пишется в газетах, в рабочий процесс. Я была строго предупреждена, что в половине седьмого, то есть в шесть тридцать ровно, в бухгалтерии, как и во всех управленческих конторах нашего хозяйства, начинается рабочий день.
Пани старший счетовод, особа примерно возраста моей Фран, прибыла в служебном газике только в половине восьмого, успев к этому времени набить полную хозяйственную сумку и начесать голову. То есть прибыла она в семь тридцать ровно. Кроме начесанной головки, повязанной ярко-зеленым силоновым платочком, впечатляли пышная грудь и наивные большие глаза. Ее до слез рассмешило, что я уже торчу перед конторой, и она спросила: «Чего это вы?» Потом, видимо поняв нелепость вопроса, с некоторым извинением объявила, что у нее были служебные дела в городе, и поспешно отперла бухгалтерию. Тут снизу донесся зычный альт Олины Кучеровой, оповещавший ее, что к нам вот-вот нагрянут несколько военных субчиков.
Вид у меня был, верно, весьма недоуменный, так что эта молоденькая «тростиночка» почти внесла меня в комнату. При этом левой рукой она расстегивала стильный жакетик, а правой умудрилась дотянуться до нужной
